Изнанка

Невпопад отвечая на бесконечный поток вопросов сына, Валера шел вперед, изредка фыркал, когда холодные хлопья-осколки метко пущенных снарядов попадали в лицо, и думал, что хорошо бы так шагать долго-долго. Слушать затейливую Сережкину трескотню, глубоко вдыхать студеный воздух, жить и радоваться каждой минуте, проведенной под этим пусть и беззвездным небом, каждому толчку сердца в груди, каждой спокойной мысли, каждому теплому воспоминанию. И чтобы все было просто… Шагать и шагать вперед. По-настоящему, а не в каком-нибудь слащавом сне…

— Пап, а пап, нам рассказывали на матике, — проверещал Сережка, хватая его за рукав, — что раньше люди думали, будто Земля наша плоская. Это правда?

— Да, — коротко ответил Рысцов, глядя на малиновый нос сына сверху вниз.

— А другие, которые ученые, они знали, что это не так, — серьезно сказал пацан. — Их… сжигали…

Валера прижал к себе Сережкину голову, разбухшую до размеров приличного арбуза от нахлобученных шапки и капюшона.

— Случалось и так, — ответил он.

— За что их убивали, пап? Они же говорили правду!

— Это для нас правда, Сереж. Теперь. А в те времена для людей она была ложью…

— Разве так бывает? — усомнился мальчуган, глядя на отца из амбразуры шарфа.

— К несчастью, бывает. Когда правда непривычна, чужда. Когда ее… боятся, то называют враньем.

— Странно как-то. — Сережка недоуменно пожал плечами. — Я вот, когда навру про что-нибудь такое… ну, за что мне влететь от мамы может, я все равно правду-то знаю. И не боюсь ее. Вернее, сказать иногда боюсь, а вообще — нет…

— Так-то оно так, — объяснил Рысцов. — Но ты представь, что сейчас к нам подойдет какой-нибудь дядька и заявит, будто через неделю Земля взорвется и все мы помрем в одну секунду.

— Так это ж враки самые настоящие! — справедливо возмутился пацан. — С чего бы ей вдруг взрываться?

— А с чего ей быть шарообразной?

— Потому что она — планета… — рассеянно ответил Сережка, умолкая и задумываясь о чем-то. Через некоторое время он воспрянул: — А, понял! Мы этому дядьке сейчас не поверим! И тогда ученым не верили!..

— Вот именно.

— Но я не понимаю, кому стало хуже от того, что Земля круглая и вертится?..

— Тем, кто боялся. Церкви, инквизиции, королям разным… Они опасались, что это в действительности так.

— И что с того?

— Если бы они признали правду ученых, то им перестал бы верить народ, ведь до этого, на протяжении многих веков, именно они уверяли людей, что наш мир плоский, а над ним — хрустальный купол, усыпанный алмазами звезд… Или не алмазами, не помню точно.

Мальчишка замолчал на добрые пять минут. Снег хрустел под его маленькими ботиночками. Отец и сын подходили к концу аллеи.

Рысцов подумал, что и сейчас, спустя столетия, повторяется то, о чем сокрушается мальчишка: в С-пространстве появились те, кто несет свою правду. Ее боятся… Только покамест не ясно, станут ли сшизы современными Бруно и Коперниками? Или… От последующей мысли ему стало жутко, и едкая длань декабрьской стужи тронула спину, оттопырив надежный меховой воротник… А вдруг это — новая… инквизиция?

Неожиданно Сережка встал как вкопанный, дернув отца за руку, и спросил дрогнувшим голоском:

— Зачем их сжигали, папа?

Валеру пробрал страх. Навязчивый, животный, родившийся еще в далекие первобытные времена в человеческих душах и сохранившийся до нынешнего момента, прячущийся глубоко в генах у каждого из нас.

Он присел рядом с сыном. Посмотрел в глаза семилетнему пацану и увидел трепетное отражение этого ужаса в стынущих на морозе слезах. Струйки пара вырывались из-за баррикад шарфа, унося обрывки Сережкиного дыхания в вечерний мрак.

— Потому что люди были жестоки и глупы, — выдавил Рысцов. И заранее зная, что соврет, твердо добавил: — Но теперь все иначе. Больше никого не сожгут за правду. Никогда.

— А за ложь? — тихо уточнил мальчишка, не отводя колкого взгляда.

— А за ложь — попу на ремень положь, — пошутил Валера.

Пацан промолчал.

— Ты доверяешь мне, Сережа?

— Да…

— Сто на сто?

— Сто на сто…

Сережка не верил ему, и Рысцов это чувствовал. Быть может, впервые в жизни сын засомневался в словах отца. Но пока он не мог сказать ему правду, потому что сам толком не знал, куда сместились ее границы за последнее время.

— Ну что, рядовой, отправляемся в казармы?

— Домой, что ли? — угрюмо осведомился пацан, шмыгнув носом.

— Конечно. И так нам с тобой попадет от мамы.

— Ну пойдем…

Уже в салоне такси Валера, тщательно подбирая слова, сказал сыну:

— Серега, мне придется уехать. Возможно, надолго. Буду работать в другом городе… Ты слушайся маму и… — Рысцов сглотнул, — и дядю Сашу тоже слушайся… Я буду тебе часто звонить. Главное, помни — ты мужчина. И я тебя люблю больше всех на этой шарообразной, мать ее, планете!

Водитель с опаской глянул на них в зеркало и снова уставился на скользкую дорогу.

Рысцов прижимал к себе сына и тяжело дышал. Не хватало еще расплакаться при ребенке, совсем нервы ни к черту…

Мальчишка молчал, держа его холодную руку в своих маленьких ладошках. Яростно сопел, но молчал. И это было к лучшему, потому как у Валеры напрочь закончился запас честных ответов…