Изнанка

На половине пути, дорогу ей перегородил небольшой грузовик синего цвета, с распахнутыми окнами. Колеса утопали в снегу. Наносов и сугробов было так много, что даже раскатанные за предыдущие дни полосы дороги стерлись, и потонули вновь под новым снежным покровом. За рулем сидел мужчина, в сером тулупе, меховой шапке и укутанный шарфом так, что кроме глаз и лба, изрезанного морщинами, ничего не было видно.

Грузовик медленно пятился, выезжая из тупика. Стекла покрылись патиной льда, и водитель, выглядывая из открытого окна, медленно сдавал назад. Люде пришлось залезть в середину сугроба, пропуская машину. В щель сапога пролезла пригоршня осыпающегося снега, и колготки моментально намокли. Теплое, стыдное ощущение.

Грузовик пятился вечность, выпуская вонючие белые клочки выхлопных газов из большой проржавевшей трубы, торчавшей хвостом сзади. Вдруг откуда-то сзади закричали, запричитали громкие детские голоса, разрезав вечернюю холодную тишину. Забарабанили по металлическому корпусу руками, прямо из-под задних колес. – Митька! Мить-кааа! – Отчаянно вопил кто-то еще совсем тонким, мальчишеским криком. Машина дернулась, осела, останавливаясь, и выскочивший водитель, начавший было кричать в ответ, вдруг осёкся, ссутулился, и замолчал. На соседний сугроб взобрались трое мальчишек лет восьми, что вытащили из-под колес маленького белоснежного щенка со смешной черной кляксой на голове.

– Митька! Митька живой! – Кричал, почти хохоча, один из мальчиков, потрясывая щенком в воздухе. Двое других ребят, стоя рядом в сугробе, по колено в снегу, трепали собаку за уши, голову, неровно гладили по спине, не снимая вязаных варежек и перчаток.

– А ну разойдись с дороги! – Водитель с улыбкой прикрикнул на них, и, дождавшись, пока они сойдут с дороги, вернулся в кабину.

– Я еле заметил его! – Мальчик, что держал щенка в руках, прижал его ближе к себе – А она белый, в снегу не видно, а я только когда он лаять начал увидел его прямо под колесами. Живой!

– Смотри, он дрожит весь. – Второй мальчик снял варежки, и приложил руки к выпирающему бугром, подрагивающему пятнистому животу щенка.

– Вам не нужна собака? Она точно на удачу, она прям сейчас выбралась из-под колес. – Они все разом посмотрели на Люду, что стояла в метре от них, в том же сугробе, и ноги ее так же были в осыпавшемся снегу.

– Нет, я терпеть не могу животных. – Тихо ответила она, быстро отвернулась, и тут же соскользнула с глыбы снега. Удаляясь, было слышно, как мальчишки предлагали всем прохожим взять Митьку к себе.

Афиш о выступлении нигде не было. Хотя внутри дома культуры были люди. Дверь главного входа то и дело то распахивалась яркой полоской света, то опять пространство схлопывалось темнотой. Вдоль дороги стояло несколько больших пустых автобусов бледного желтого цвета. Кучкой стояли курящие молчаливые водители, ссутулившись, и поминутно громко сплёвывая желтоватые комки табака, перемешанные со слюной в сугроб.

Люда зашла внутрь. Она ожидала увидеть сцену и стулья, или ряды для зрителей. Но то, что происходило внутри было больше похоже на зал ожидания, или вокзал. При входе она сразу же узнала одну из тёток, что была на первом занятии. Та в синем зимнем пуховике стояла у противоположной ко входу стены, рядом с раскладным рыночным столом, а в руках аккуратно держала вешалку, с болтавшимся на нем костюмом – синтетическими синими штанами, схваченными резинками у щиколоток, и топике, хаотично расшитом стразами. Так же стояли и другие, незнакомые ей женщины. Она не помнила большинство лиц, наверное, на первое занятие не все пришли тогда, или она просто не запомнила. Никто не говорил вслух, все были как будто замерзшие, или заторможенные. Словно за минуту до того, как она вошла, тут играли в детскую игру море волнуется раз. Это когда ведущий три раза повторяет фразу «море волнуется», и считает раз-два-три, а потом громко кричит «Замри». И все, кто как был, замирают, пока им не скажут, что можно обратно дышать, двигаться, и улыбаться. Сейчас ей показалось, что игра эта глупее некуда. С чего бы это замирать по указке какого-то ведущего, и размораживаться только после того, как кто-то проиграет, потерев себе бровь, которая всегда чешется, когда не надо, или просто кому-то надоест стоять цаплей, завалившись на одну ногу. Так и тут, в этом зале, все были с одинаковыми костюмами, переброшенными через простые, скрученные из металлической проволоки вешалки. Похоже, что никакого представления не будет.

Выступающих было много, они все стояли за раскладными столами, выставленными по периметру большого зала. Пахло дешевыми аромапалочками, пылью и водкой. В одном из углов на полу стояла старая магнитола, чуть слышно шуршало радио.

Она не хотела ни к кому подходить, тем более никакого представления не намечалось, но любопытство взяло верх и Люда, подумав, что все равно никого не увидит больше из этой толпы, пересекла весь зал, и подошла к своей знакомой.

– Здрасьте, а где же выступать будете? – Она сделала непринужденный голос, и привстала сбоку.