Изменить одиночеству

— И как бы ты все это определила? — спросила бабушка, когда Эмма складывала вещи в дорожную сумку. — Это серьезные отношения?

— Более чем, бабушка. Он сделал мне предложение, если ты об этом. Но я не ответила. Я в процессе.

— Ты его любишь?

— Он мне очень нравится. Я с ним стала другой. А любовь — это открытие, может, вообще не для меня. Не по зубам.

— Если честно, дорогая, я так и не поняла, что такое любовь между мужчиной и женщиной. Не исключаю, что это удобная форма для выражения полного согласия. Или хотя бы относительно полного. А речь идет о сути, а не о форме. Если она есть, не стоит терять время.

— Вот уж чего я не делаю, — рассмеялась Эмма. — О потере времени нет и речи, как сама видишь. Да, согласие есть. Хотелось бы присмотреться к каким-то барьерам.

— Что-то серьезное?

— Нет, все на уровне ощущений.

— Это не связано с другими женщинами?

— О нет. Сейчас он свободен, хочет быть со мной, все остальное меня не интересует.

Эмма проснулась рано утром. Не задернутые с вечера шторы пропускали активное, слепящее солнце. Она наконец спокойно рассмотрела их комнату — большую, яркую, нарядную, как для новобрачных. Глаза Эммы, согретые сном и любовью, рассматривали обнаженные тела мужчины и женщины. Она смотрела на них, на себя отстраненно. Ей казалось, что ничего более красивого и выразительного она не видела. И только через довольно продолжительное время она сообразила, что, проснувшись, не поспешила натянуть на себя одеяло, как делала даже тогда, когда спала одна.

Вдруг в дверь негромко постучали. Эмма вздрогнула. Арсений проснулся сразу и сказал:

— Не беспокойся. Это горничная. Я с вечера попросил, чтобы нам в это время принесли вина и каких-нибудь фруктов-ягод. Люблю так просыпаться, встречать утро, чтобы потом опять лечь спать. Только так можно насладиться отсутствием обязанностей.

Он встал, натянул трусы и босиком пошел открывать. За дверью действительно стояла юная горничная в темном коротком платье с белым передничком а-ля гимназистка. В руках она держала поднос. Арсений не спешил его принимать. Он внимательно разглядывал то, что на нем стояло. Бутылку потрогал ладонью, вазочки с десертом понюхал, густые сливки в прозрачном кувшине рассмотрел на просвет. Затем по пунктам перечислил горничной, что она сделала не так. Не те бокалы, не так охлаждено вино, неправильно приносить бутылку без подставки… И так далее. Девушка стояла с этим подносом, стараясь не отводить от него взгляда, чтобы не смотреть на обнаженное тело Арсения.

— Ты поняла? — требовательно спросил он.

— Конечно, — послушно кивнула она.

— Хорошо. Не возвращаю. Завтра проверим, как ты поняла.

Эмма, уже укрытая до подбородка одеялом, наблюдала за этой сценой с отстраненным любопытством. Это выглядело как начало банальной порнушки. Арсений говорил девушке «ты», это звучало надменно и фамильярно в одно и то же время. Неприятно звучало. Да и выглядело так себе.

Потом началось их маленькое утреннее пиршество. Это действительно оказалось здорово. Они пили холодное вкусное вино, ели ароматную клубнику, утонувшую в сливках. Потом стояли вместе под душем. Допили вино уже в постели, Арсений задвинул шторы, и они отправились в страну отвоеванного у дня сна с остановками на станциях желания. Изнеженная, ранимая, ничем не защищенная натура Эммы только сейчас узнавала, что не все соприкосновения с жизнью рождают дискомфорт. Ей открывалась наука блаженства и беспечности.

Поздний сытный завтрак им подали в огромной пустой столовой. Было уже два часа дня. Они говорили обо всем. Параллельно читали новости в своих айпадах, проверяли почты, соцсети. Им было спокойно, как будто это давно уже привычный совместный завтрак семейной пары. А тот факт, что они этой парой вовсе не являлись, придавал всему особую прелесть.

Эмма прокомментировала какую-то новость. Арсений посмотрел на нее с любопытством:

— Ты интересуешься политикой?

— Не то что интересуюсь, просто стараюсь понимать, что происходит.

— Зачем?

— Затем, что ни людям, ни власти со мной нельзя играть втемную. Я не верю ни диктату, ни призыву, ни пропаганде. Только своим выводам, анализу.

— И зачем все же?

— Не зачем, а почему. Потому что я уважаю свою и чужую личность. И жду такого же ответа. Если нет — выношу приговор. Свой пассивный приговор, который важен только мне. Так понятно?

— Приблизительно. Но почему тебя так взволновала эта новость? К тебе не имеет никакого отношения. Твои ожидания никто не обманывал. Чужой человек сидит в тюрьме. Я так полагаю, есть за что. Не очень простое это дело — взять и посадить.