Изменить будущее

То, что я увидел, получив доступ к разведданным, вызвало у меня шок. Кипы материалов по разным направлениям науки и техники… Кипы… И это только из свежего. А когда я увидел «несвежее», стоящее рядами на архивных полках, у меня помутилось в голове.

Я не стал смотреть полки с маркировкой, допустим, «1935 год». Естественно, я начал перебирать папки с «конца».

Я не вникал в суть изобретений, а, основном, запоминал темы исследований и немного текста. Лишь некоторые просматривал до конца, не вникая в смысл, а просто «фотографируя». По какому избирательному принципу действовал мой мозг, было непонятно. Я не задумывался. Не было времени. Через два месяца я заметил, что мои способности запоминать иссякли. К тому времени в голове скопилось семьсот двадцать три тысячи сто двадцать две записи.

Я пытался хранить информацию не только в голове, но и ещё на двух носителях, но вскоре я понял, что физически не смогу перенести информацию куда-либо. А храня в голове, заодно решил проверить её ёмкость. Ёмкость одной ячейки…

Моя голова… Вернее, — память, да… Моя память была физически отформатирована на сектора, как жёсткий диск компьютера.

В «той» жизни я экспериментировал со своей головой сам, а потом её «мучила» Полякова. Спасибо ей… Я уже в детстве экспериментировал с гипнозом и медитациями. И у меня получалось. Я зачитывался Владимиром Леви. Библиотечную «Искусство быть собой», я зачитал до дыр, потом с помощью дяди Гены сделал светокопию и самостоятельно переплёл. Владение техниками самогипноза очень сильно помогало мне в учёбе.

Ещё в восьмом классе средней школы, когда я пытался наверстать отставание в английском, с помощью методик Леви я создал в голове «полочки», на которых хранил правила, «топики», запас слов.

Институт Поляковой добивался других целей. Они создавали ящички в ящичках и закрывали их на ключики. В основном — от меня, но и от тех, кто попытался бы меня «вскрыть».

Тогда я не знал, сколько во мне лежало матриц, и на каких уровнях хранилась информация. Я видел только первый уровень и немного второго.

Сейчас все процессы вкладывания в меня матриц проходили под моим контролем, потому что я сразу, при первом же пробном облучении вложил свою матрицу, прописанную мной скрупулёзно и тщательно. Я разработал свою методику перехода на разные уровни сознания.

Порка коллеги Поляковой при пробном контакте контролировали мои реакции на облучение, я прописывал себе алгоритм распределения информации и доступы к ней, ну и приоритеты команд, конечно.

К моменту моего перехода в 1976 год я знал несколько языков программирования и при прописке регламентов «учёта и контроля информации» использовал их логические принципы.

И вот, одна ячейка для хранения оперативной информации заполнилась. Я мысленно пробежался по записям, лежащим в «ящичке», удовлетворённо закрыл «сейф» на ключ и задвинул его подальше.

С чертежами и схемами было сложнее. У меня для каждого «изделия» имелась персональная ячейка, а то и несколько. Запомнить целиком в объёме, как в Автокаде, например, никак не получалось.

Через три месяца я не взял под свой контроль ещё два сектора производственно-технологического комплекса «Фарнборо», как было оговорено на совещании, потому что я отказался. «Одной рукой не закроешь голову и зад», — подумал я, предполагая, к тому же, что это может быть проверкой на «вшивость».

Посему, к контролю над этими двумя направлениями («Электронные системы», «Кибернетика и разведка») привлекли ещё двух представителей «высшего» британского класса: Артура Чарльза Валентина Уэлсли (его жена была сестрой матери моей Элли), и Джеральда Кавендиша Гровенора, тридцатилетнего герцога Вестминстерского. Он был самый молодой, из нашей пятёрки. После меня, конечно.

Морскими делами руководил адмирал Джон Филдхаус — первый морской лорд империи и председатель военно-морского штаба Великобритании. Он курировал восстановление флота слегка сократившегося после Фолклендской войны в 1982 году, был сильно занят, и не посещал наши совещания.

Наш совет собирался один раз в квартал, и каждый из нас докладывал о движении партнёров по блоку НАТО, сателлитов, противников и неприсоединившихся стран. Каждый по своему направлению.

Примерно через полгода моего участия в «совете пяти», я почувствовал, что пора «рвать когти». Я уже сейчас обладал таким объёмом информации, что мог бы оправдать всё потраченное на меня время стократно. Однако… Ох, уж это «однако»…

Дело в том, что если я сейчас выложу всю информацию по линии контрразведки, меня мои «коллеги» по МИ-5 вычислят «влёт». Каналы утечки определяются обычным морфологическим анализом текстов. А я столько их «накачал» себе в мозг, что долго анализировать не придётся. Поэтому мои коллеги по Советской разведке легко каналы утечки выявят и перекроют. И к кому вектора внимания приведут? Ко мне! А не вскрыть шпионов я не мог. Совесть гражданская не позволяла.

Да и Алану я, честно говоря, не доверял. Кто я для него? Никто. Выскочка — пош, не более. Имя «отца» своему внуку он сделал. Я больше ему был не нужен, и даже, по-моему, опасен.

* * *