Измена, сыск и хеппи-энд

Нет, грундовцы были введены в большой зал. Здесь стоял нежный зеленоватый сумрак от множества тропических растений. Лианы увивали стены; кое-где среди зелени мелькали огромные яркие цветы. Они казались ненастоящими (их пестики были толщиной в палец Елены Ивановны), но Елена Ивановна понимала, что ничего не может быть поддельного в этом доме. Слабо отливали сизым перламутром плитки пола – скромные, дорогущие. Одна стена сплошь была стеклянная и выходила в сад. Оттуда невыносимо, слепящее сияла зелень и броские черно-белые пестрины березовых стволов. По саду бродили сине павлины. Павлины останавливались у стекла, заглядывали в небывалую ванную пристальными курьими глазами и волокли дальше радужные веники своих хвостов. Главная драгоценность этой комнаты – низенькая синеватая ванна – помещалась в самом центре и размером была с кабинет Смоковника. В ней слабо колыхалось алмазное море пены. Благоухало оно чем-то неземным. Посреди пенных волн, где каждый пузырь дрожал спектральными разводами и искрился, высилась фигура Олега Альбертовича Иванова, видная по грудь. Этому пенорожденному чуду, по разумению Елены Ивановны, было не более сорока лет. Мокрые волосы прилипли к темени и немного полнили его, но в общем это был настоящий красавец. “Если б ты, Вика, видела, какие у него плечи! – говорила Елена Ивановна. – Гладкие, белоснежные, покатые! Абсолютно как у Анны Карениной. Я никогда в жизни не видела таких плеч!”

Предстоящий брак Клавдии очень занимал и бодрил Елену Ивановну, но Вика не проявила к этой новости особого интереса. Тоска и страх одолевали ее. Ведь по телевизору сообщили о задержании уже восьмерых молодых женщин, похожих на Чарли Чаплина. Несмотря на белобрысый чубчик, Вика могла последовать за беднягами в любую минуту. Надо было теперь как можно скорее разоблачить истинного убийцу знаменитого Малиновского. Странное дело, страх разоблачения и суета с выслеживанием киллера очень смягчили боль, принесенную изменой Пашки. Ее брак был таким безоблачным, что ей казалось трудно приспособиться к несчастью. Идиллические воспоминания терзали ее. Все они почему-то застыли в ее сознании в виде имевшихся в семье фотографий. Она перебирала их мысленно, закрыв глаза. Вот свадебная фотография. Уйма гостей; одних плечистых гребцов тут шесть рядов! Вот новорожденная Анютка на одеяльце, со скрюченными ручками и ножками, а над ней Пашкина знаменитая улыбка. Вот Пашка и Вика с байдаркой (любимой, победной); у Пашки на носу пластырь после удара завистливого чеха. Вот Пашка, Вика и Анютка на лавочке в Португалии. Зачем все это было? И почему прошло? Вика пыталась плакать, но слезы больше не показывались, только злая горечь помрачала свет и перехватывала дыхание. Как Пашка мог так поступить! Вика теперь готова была признать его и недалеким, и примитивным, и даже мордоворотом, как именовал его Гузынин. Ничего этого она целых десять лет не замечала. Конечно, мужчины всегда казались ей недалекими, но из всех недалеких Пашка был самым лучшим, ярким и знаменитым. Или не был? Все равно! Именно этот недалекий бросил ее и заставляет мучиться, мучиться…

Анютка пожаловалась с порога:

– Мама, Антон хочет макарон!

– Откуда он здесь? – изумилась Вика, стягивая сапоги.

– Его еще в два часа привели. Мы сначала у Шемшуриных сидели, но он там пепельницу разбил. Вот и пришлось уйти домой. Я поела молочного супа, а он отказался.

“Что за наглец Гузынин! – вознегодовала про себя Вика. – Без предупреждения подбросил своего макароноеда, и теперь возись с ним. Нет, мы так не договаривались! Я согласилась приютить мальчишку только на время слежки за киллером! Еще и Анютке морока. Бедная, она ведь еще не знает, что папочка сотворил”.

Анютке Вика сказала, что папа на некоторое время уехал в санаторий “Картонажник” монтировать оборудование. Как-то не поворачивался язык открыть ребенку всю правду про гнусную тетю, к которой папа смылся. А ежедневное пребывание в их квартире сына гнусной тети окончательно запутывало ситуацию.