Изгой. Часть первая

И весь этот экскурс по её, ладно скроенной, фигуре проходил без эмоций, которые, вообще-то, должны были бы присутствовать. Во мне не появилось даже и намёка на, пусть и легчайшую, эйфорию вожделения, которая не может не возникать при взгляде на женское тело. Всё это время я пытался не допустить к себе то, что могло не уложиться в моём сознании. Я душил в себе тягу к стремлению поднять глаза и посмотреть ещё раз на клочок старой газеты, который лежал сейчас на дне багажного отделения – я испугался возможных откровений. Но в то же самое время, рассудком, я понимал неотвратимость надвигающегося момента…

– Илья! Ты меня слышишь, в конце-то концов!

Я опомнился. Чувствуя себя в каком-то нецелостном состоянии, осознал, что смотрю на Дашино лицо, но с трудом сосредотачиваюсь не только на нём, но и на том, что она мне говорила. Она же держала меня за руки, а перед этим, наверное, пару раз меня потрясла.

– Что…

– Наконец-то! Не достучишься до тебя. Что случилось-то?! Бледный, как стена белёная. Что с тобой?! Плохо тебе?

Я медленно перевёл взгляд на этот злосчастный клочок газеты:

– Даша… А это… – и кивнул в его сторону.

Даша, до последнего момента не спуская с меня недоверчивого взгляда, повернула голову:

– Что?.. Газета, что ли? «Вечерний …ск». Бесплатная. В почтовые ящики такие бросают… И что? Я не понимаю.

Когда-то я, от нечего делать, выучил наизусть номера всех регионов. Рука будто бы сама дотянулась до открытой двери багажника и потянула его вниз… Потом газовые упоры толкнули её обратно, жёстко, со стуком зафиксировав её в верхней точке…

Как фальшивая нота, вылетевшая из под смычка скрипача, до оскомины бьёт по нервам, со скрежетом низвергая тебя с возвышенного и приземляя, так и увиденное выбило меня из нормального состояния – ещё не сон, но уже и не явь. Моё сознание, лоскутами скашивая восприятие действительности, пошло юзом. Мысли замельтешили, всполохами выхватывая недавние моменты, заметались, врезаясь друг в друга и… отхлынули, оставив в голове одну, мигающую, как неоновая реклама, повторяющуюся фразу – три тысячи вёрст, не доедешь, не дойдёшь… три тысячи вёрст, не доедешь, не дойдёшь… не дойдёшь, не доедешь… не доедешь, не…

Как сквозь вату я услышал Дашин встревоженный голос:

– Илья! – она опять трясла меня за руки. – Господи! Да что ж такое-то!

Потом я увидел расплывчатое пятно её лица, произнёсшее:

– Сядь, Илья!

Она с силой давила мне на плечи:

– Садись… Прямо тут садись… Да, сядь же ты уже! – и принудила меня опуститься рядом с машиной.

Подхватывая меня под мышки:

– Ну-ка… – помогла привалиться к бамперу.

Распрямилась и нависая надо мной, протянула руку внутрь багажника. Вытащив оттуда полотенце и быстро свернув его вчетверо, бросила рядом, на землю. Встала на него коленками. Завернув рукав моей рубашки, нащупала пульс. Бегая глазами по моему лицу и отсчитывая удары, замерла… Опустила мою руку на моё же колено:

– Пульс мельтешит немного… Вот тебе и мешки.

Сквозь прищур и жёстко, чуть раздвигая мне веки, всмотрелась в каждый мой глаз. Потом, вновь пробегая взглядом по моему лицу, отстранилась:

– Посиди. Я сейчас.

Вернулась быстро. Опять опустилась на колени и поднесла мне под нос что-то зажатое в кулаке…

Резкий запах врезал, как мне показалось, по самым мозгам. Я дёрнулся назад и ударился головой. Ударился не сильно, но этого – и запаха, и удара, вполне хватило, чтобы вывести меня из ступора, из состояния – как бы, то есть вижу и слышу, но отсутствую, и, наконец-то, хоть какую-то часть меня вернуть в происходящее, вернуть в – здесь и сейчас, чего и добивалась Даша последние несколько минут:

– Ф-фух! – всё ещё несколько отстранённо, но я, всё-таки, почувствовал полноту звуков и насыщенность красок.

– Нашатырь… И рот открывай.

Заторможено, но я повиновался, и Даша вложила мне в рот… шоколад.

– Ты ел, когда?.. Жуй, Илья! Прожуй и ещё дам.

Опять поднялась и ушла. Вернулась, с белой тряпкой и с пол-литровой, пластиковой бутылкой. Опять опустилась на колени и водой из бутылки смочила тряпку. Взяла меня за затылок и притянула к себе:

– Ну-ка… – положила тряпку мне на шею, подсунув край под тельняшку.

Шоколад я уже практически съел и Даша тут же, достав из кармашка и оборвав лишние края обёртки, надломила и поднесла новую плитку к моему рту:

– Ро-от… Давай, давай. Не упрямься.

Я и не упрямился. Хотя прохлада от мокрой тряпки и шоколад немного и взбодрили, но… Просто ничего не хотелось. Я и говорить-то не хотел…

А Даша, эту самую бутылку, теперь поднесла к моему рту:

– Давай-ка, пей. – и, даже и не пытаясь привлечь к этому процессу меня самого, придерживая мою голову, а бутылку за донышко, как маленького начала поить меня сама…

Чуть позже, стерев ладонью пролившуюся воду с моего подбородка и стряхивая с рубашки капельки воды, Даша строго спросила:

– Пил вчера?

Я молча и еле-еле помотал головой.

– А сказать? Скажи… Давай, давай – скажи.

Я, через – не могу, выдавил:

– Нет.

– А какие болячки у тебя есть?

Я опять мотнул головой и, вздохнув, отвёл глаза вбок и вниз.