Изгнанник из Спарты

-Соотечественники! - Он едва не плакал. - Я требую простой справедливости! С каких это пор Критий получил право вычеркивать кого-либо из списка? Я стою на священном месте, но я знаю, что даже это их не остановит! Ибо как может это воплощение святотатства бояться гнева богов, если он в свое время был изгнан за богохульство? И что вы, знатные аристократы, можете теперь ожидать от него? Или вы думаете, что ваши имена труднее вымарать кровью, чем

мое?

Это был сильный ход, и Аристон в полной мере оценил его; но даже он не застал Крития врасплох. Он хлопнул в ладоши, и ужасные Одиннадцать, как называли государственных палачей, мерным шагом вошли в зал в сопровождении подручных во главе со своим начальником - жестоким и бесстыдным Сатиром.

Критий бросил взгляд вниз, на трепещущее Собрание, и насмешливо улыбнулся. Затем он произнес с театральной напыщенностью:

- Мы отдаем вам в руки этого человека, Ферамена, осужденного согласно закону. Отведите же его. Одиннадцать, куда подобает и сделайте с ним что следует.

Аристон встал со своего места. В эту минуту и даже в ближайшие день-два ему абсолютно ничего не угрожало, и он это знал. Критий был слишком умен, чтобы сейчас добавлять масла в огонь новыми арестами и казнями. Нет, он даст возможность демосу, городской черни успокоиться, забыть о происшедшем.

“Ну а я, - подумал Аристон, - сегодня ночью смогу спокойно покинуть Афины. Сегодня ночью. После того как навещу в тюрьме “Котурна”. Чтобы засвидетельствовать ему мое уважение. Ибо, кем бы он ни был - ренегатом, трусом, предателем, лжецом, - он это заслужил. Своим сегодняшним поведением он многое искупил в своей жизни…”

Аристон без труда прошел в тюрьму. Это объяснялось тем уважением, даже любовью, которыми он пользовался

повсеместно; кроме того, приказ об его аресте еще не был отдан. Об убийстве двух стражников Критию даже не доложили, в сущности, оно осталось почти незамеченным во всеобщей суматохе.

Когда он вошел, Ферамен сидел на скамье, бледный как смерть, держа роковую чашу в дрожащих руках.

- Ферамен, - окликнул его Аристон.

Ферамен поднял голову. Его глаза расширились от удивления.

- Ты! - воскликнул он.

- Да, - сказал Аристон, - это я. Я пришел, чтобы отдать тебе должное. Сегодня ты достойно защищал дело свободы, друг мой…

- Друг? - прошептал Ферамен. - Ты назвал меня своим другом? Меня, бросившего тебя на произвол судьбы у Аргинус? Меня, который в сговоре с Критием отказал тебе

в гражданстве, столь доблестно завоеванном тобою? Меня, который…

- Да, назвал, - заявил Аристон и, нагнувшись, поцеловал его.

Ферамен встал. Кровь бросилась ему в лицо. Его темные глаза засверкали.

- Возьми этот таз. Аристон! - сказал он.

- Взять?

- Да-да! Этот таз! Я назначаю тебя симпосиархом. Разве ты не знаешь, как играть в коттаб?

Аристон с недоумением посмотрел на окружающих:

стражников, членов Одиннадцати, любопытных, которые всегда толкались в тюрьме во время казни знатного узника. Затем его осенило - коттаб, ведь это игра, за которой он наблюдал в доме Алкивиада в ту ночь, когда этот сумасбродный гений глумился над мистериями и высмеивал богов. Тогда в роли симпосиарха выступал Орхомен, он держал у себя на коленях серебряный таз, в который играющие издалека плескали вином, произнося при этом здравицу в честь самого любимого человека.

Он нагнулся и поднял маленький грязный тазик, валявшийся на полу.

Ферамен улыбнулся ему; он полностью овладел собой, его абсолютное спокойствие внушало благоговейный трепет.

Затем “Котурн”, этот сапог на обе ноги, ренегат, трус, предатель, поднес чашу с ядом к своим губам. Аристон видел, как его горло большими глотками проталкивало внутрь это смертельное лекарство.

Он отнял чашу от губ, еще раз улыбнулся и спросил:

- Ну что. Аристон, друг мой, ты готов?

- Да, - прошептал Аристон и высоко поднял таз. И тогда Ферамен умелым движением кисти послал последние капли из своей чаши через весь подвал так, что они

попали точно в таз.

- Эта капля для моего возлюбленного Крития! - произнес он.

Вот так Ферамен, “Котурн, Надевавшийся на Обе Ноги”, достойно встретил свою смерть.

И в ту же самую ночь, мчась во весь опор по дороге, ведущей из Афин в Фивы, под ясным звездным небом, Аристон принес священную клятву:

- Эта последняя капля будет влита в горло Крития моей рукой!

И эта клятва стала второй за всю жизнь, которую ему суждено было нарушить. Первой была клятва, данная им покойному Данаю.

Глава XXV

Аристон сидел у огня в маленькой харчевне, пытаясь согреть руки о большую чашу нагретого медового вина. Харчевня находилась в Беотии, у самой границы между этим государством и Пла-теей, так что здесь, естественно, было гораздо холоднее, чем на юге, на Аттическом полуострове.

Он повернул голову и окинул взглядом людей, битком набивших харчевню. Он сразу определил, что почти все они были афинянами, хотя никогда прежде ему не приходилось видеть жителей своего приемного полиса столь молчаливыми, запыленными, усталыми, забитыми, запуганными…

Он подозвал хозяина харчевни и спросил, кто эти люди.