Изгнание из ада

«Н-да. В общем, у меня душа ушла в пятки от страха. Машина медленно катила по прямой, я крепко держал руль, а впереди виднелся поворот. Я знал: если отец сейчас не поднимет голову, мы съедем с дороги, свалимся в кювет. И понимал, что надо повернуть руль. Но отец не велел рулить, велел держать руль! Можно бы, конечно, сказать: папа! Там поворот! Да только я онемел. Был так поглощен великой задачей держать руль, не разочаровывать отца, показать, что я способен выполнить поставленную задачу, а там будь что будет! С другой же стороны, я понимал: надо рулить! И я…»

«Повернул руль!»

«Нет. Упрямо его держал. Тут отец, к счастью, поднял глаза от карты, в последнюю секунду успел вывернуть руль, машина чиркнула по краю кювета, выехала на дорогу, а отец сказал: поверить не могу, что мой сын такой дурень. Тебя, случайно, не подменили в больнице?»

«Пошли, давай пересядем к ребятам!»

Виктор не сумел произвести впечатление на Хилли. И когда они встали и направились к беспощадной гитаре, игравшей « House of the Rising Sun»,опять упрямо подумал: он же не сказал, чтобы я рулил, он велел крепко держать руль! А ты спросила, о чем я думаю, а вовсе не о том, чего мне хочется.

«Отвези меня домой!»— сказал он Мистеру Оксфорду.

Виктор отхлебнул глоток красного вина, передал бутылку Хильдегунде, которая иронически усмехалась. Тем самым уголком рта.

— В сущности, — сказал он и рыгнул, — безразлично, говорим ли мы сейчас о тысяча девятьсот семьдесят втором годе или о тысяча шестьсот двадцать втором. То и другое — история, в сущности, словно кратеры на чужой планете!

— Тебя на философию потянуло!

— Нет, я просто говорю как профессиональный историк, — сказал он, чуть ли не прокричал — успел привыкнуть за длинным столом «Золотого тельца».

— Не кричи, пожалуйста!

— Конечно. Извини! — отозвался он, почти заговорщицким шепотом. — История, нет, историография в последнее время функционирует именно так: сорокалетний рассказывает с авторитетностью пережившего то, о чем семнадцатилетний уверенно рассказывал как о пережитом в двенадцать лет. Понятно?

— Нет!

— Помнишь нашу притчу о кольце?

— Нет!

Хильдегунда лгала. Вот сейчас она прижалась к нему. Наконец-то. Хотя нет. Просто поворот. Центробежная сила. Виктор спросил себя, не потому ли так восхищается Хильдегундой, что она всегда способна перевернуть физику с ног на голову: сумела развить центробежную силу, прежде чем жизнь сделала поворот.

Так называемая притча о кольце, по сути, была банальной историей, простым недоразумением. Нужно быть семнадцатилетними, причем именно в те времена, и принадлежать к двум разным мирам, чтобы подобное переживание могло оставить глубокий кратер по меньшей мере в одном из двух миров.

Быть счастливым очень просто, усвоил Виктор, достаточно с воодушевлением включиться в общий хор, когда Йонни пел « Born to Be Wild».Усвоил он и еще кое-что: это блаженство называется «жизнерадостность». Наконец-то у него есть жизнерадостность. Ночные вылазки вошли в привычку, все уже наизусть знали тексты Йонниных песен. Йонни сделался предметом обихода, музыкальным автоматом, как Валленберг — такси. Теперь к привычным восторгам примешивалась грусть: лето шло к концу. Виктор нервозно наблюдал, как все ускорили темп, последний рывок перед финишем. Финиш именовался «опытом». А он ни разу даже не дотронулся до Хилли. Не поцеловал ее. Впрочем, он не жаловался, уже был счастлив, если она сидела рядом и слушала его, а выслушать ей пришлось немало, ведь он боялся молчания. Если они оба станут молчать, что тогда? Тогда немедля возникало напряжение. Перенапряжение, до того сильное, что безмолвный взгляд мог пустить его в распыл. Но теперь напряжение возникало, даже когда он говорил. Потому что вокруг почти не разговаривали. Последний рывок, спурт. Там пели, целовались, обнимались — и исчезали. Поначалу вокруг Йонни сидело три десятка ребят, теперь же — максимум половина, меньше половины, намного меньше. Горстка. А остальные? Виктор разглядывал свои руки. Почему он не мог протянуть руку, схватить? « Somebody in Love».Виктор громко пел вместе со всеми. Жизнерадостность.

«Слушай, — сказала Хилли, — английское произношение у тебя вправду очень хорошее, но поешь ты жутко фальшиво, просто уши вянут! Не умеешь петь, так лучше помалкивай!» Очень мило, что Хилли сперва похвалила его, а уж потом уничтожила. Ясное дело, она обожала Йонни. Хотела слушать одного Йонни. Не желала больше сидеть с Виктором в стороне, слушая музыку на расстоянии, не желала с ним разговаривать. Слушать его. Ей хотелось сидеть в кругу, возле Йонни. Виктор понял это еще и по тому, как Йонни ее игнорировал, прежде чем исчез вместе с ней.