Избранные рассказы. Хронологически

Зная теперь то низкое за собой и за этим щуплым Астапом (к имени которого она не имела права прибавть “негодяй”, потому что поняла: он не был бы им, окажись она другой), зная то низкое, она не могла не подозревать его и в остальных людях.

Она откидывалась без сил на спинку кресла и закрывала глаза, не зная, куда ей деваться от того, что она обнаружила в себе, - но закрывать глаза было ещё хуже: тотчас подробно и с преувеличенной чёткостью возникало близко мартышечье лицо Астапа, и она с испугом подумала: во сне бы не проговориться.

Самолёт гудел и улетал прочь от этой земли, на которой смирно копались гектарщики - крестьяне, которые брали от колхоза в аренду засаженное поле, обрабатывали его в личное своё время и имели право на долю урожая. Это было выгодно хозяйству, потому что урожай волей-неволей оказывался высоким, хватало и крестьянам, и колхозу, и оставалось только руками развести перед безусловностью прибыли. Под горячим солнцем этой земли спела и осыпалась шелковица, зелёные листья которой срезали на корм червям, черви опутывались шёлковой нитью - и это тоже приносило прибыль тем добровольцам, которые не щадили труда держать у себя дома их, ненасытных. А от асфальта, разогретого благоприятным солнцем, исходил горячий дух, и по асфальту катили их автомобили, заработанные неутомимыми трудами, и около многих домов паслись на длинной привязи их коровы с тучным выменем, и корову на этой земле держать было несравнимо легче и выгоднее, чем на робкой родине Жени, потому что не требуется здесь запасать сено в долгую зиму. Сюда, говорили, развернут скоро реки с бедных российских мест, где всё равно толку от тех рек никакого, а здесь толку будет много, и на этой вот изобильной многовыгодной земле Женя оставила свою душеньку, продав её за одно то, чтоб успеть к самолёту, чтоб не осталось синяков на её коже, чтоб не волновать отца и чтоб вернуться к маленькому своему детёнышу.

Голова Жени моталась по спинке кресла, а тот, обезьян, он теперь пообвыкнется и будет думать, что т а к - можно. Что только так и можно. И будет ещё и ещё. Как тигр, вкусивший человечины, становится впредь людоедом.

И это она, Женя, растлила его. Это она позволила ему считать, что т а к можно.

Сказать Косте... Костя бросит к чертям чемпионат, полетит назад, разыщет этого обезьяна, будет драться - и убьёт; но это будет конец и крушение всей жизни. Всё рухнет - спорт, семья - будет тюрьма и несчастье. Может быть, увечье - в драке-то. А может быть - скорее всего - пока он долетит, истомившись по дороге ненавистью до изнеможения, уже не достанет духа отомстить, растеряется, перегорит и станет пустым - и удивится: зачем это я приехал? - подумает и не сможет вспомнить, а Женю разлюбит. И останется тишина и развалины - как после землетрясения.

Или: додержит гнев до места, войдёт в бой, но там не Костина земля, там земля Астапа, и там у него заступники - убьют ещё Костю, белокожего пришельцы и чужака, или, того хуже, унизят и искалечат. И её, Жени, не окажется рядом помочь - ведь он не возьмёт её с собой, он сделает это угрюмо и тайно - в одиночку. Нет, это невозможно, рассказать ему - невозможно! Нельзя!

И мстить - нельзя, нельзя... нельзя...

Господи, отомсти за меня!

И было всё безвыходно, непоправимо и ужасно, да, но было нечто ещё более ужасное, таимое в глубине и недостижимой тьме - в такой пропасти, куда человек обычно не заглядывает: боится подойти близко к краю. Но она подошла, приблизилась - ей теперь нечего было терять - заглянула... Там было вот что: она с первого дня знала, к а к действует на Астапа. Женщина это всегда знает. Она знала, и ей нравилось.

И не будь этого - не было бы и всего остального.

Отец стоял у чугунной ограды и пристально глядел издали, торопясь высмотреть дочь, словно бы время их свидания отмерено, секундомер уже пущен и, чтобы оно не утекало зря, надо скорее встретиться взглядами - и уже не выпускать друг друга из поля любви.

А Жене, наоборот, хотелось укрыться за спинами, чтобы оттянуть этот миг соприкосновения взглядов: ей было стыдно - за себя и за отца. За то, в чём они оба замешаны и виноваты, подельщики - за всё, что делается. Но укрыться ей было трудно с её ростом атлетки, да в следующий миг уже и ничего, прошло. Она уже смотрела вперёд.

-Загорела... - волнуясь, сказал отец.

Да, это заметно. А т о - незаметно.

Потом ждали в багажном отделении её чемодан, отец рассказывал:

-Рассердится - и начинает “слова” говорить, напористо так. Какие подвернутся звуки в кучки складывает - и вроде слова получаются. Торопится побольше наговорить: авось нечаянно выйдет что нужно, по теории вероятности. - Женя кивала. Кажется, это о её сыне. - ...А ты не огорчайся, - сказал вдруг, и она вздрогнула: а это о чём? Ах да, в состав не попала... - Я тебя в детстве специально отдал в лёгкую атлетику: спорт чистый, трудный - честный. И люди в нём приживаются только благородные. А благородство - это, брат, и мужество прежде всего.