Женя представила своё положение: самолёт улетит без неё - а ещё вчера вечером она была так счастлива! - не могла заснуть от предвкушений, а утром как она шла к этому проклятому автобусу, гордо несла себя, на плечах у неё висело по сумке, ведь чемодан он предупредительно взял и вынес раньше и сидел наготове в кабине, глядел на неё, положив подбородок на руль, - так грустная собака, положив голову на лапы, глядит без надежды от своей цепи на волю; а она шествовала в сумерках утра под его взглядом, чувствуя, что дразнит его зависть, шла, стройноногая, упругая, вся составленная из вытянутых в высоту стремительных линий (о, у неё, как у спортсменки, выразительнее всего было не лицо, а тело - да, её существо больше выражалось в движении, в ленивой небрежной поступи быстрого зверя) - она шла в кроссовках, мягко льнущих к асфальту, в спортивной куртке и, зная, что он следит за ней, впитывает каждый её недостижимый шаг, она милостиво предоставляла себя его взгляду, как царица, преподносящая себя взглядам толпы, - небрежная, со сна немного рассеянная, и, бросив себя на сиденье, сказала: “Поехали”; когда она вспомнила всё это, тотчас же и поняла: да одним этим проходом сполна заслужила то, что имеет сейчас, и этот туземный подонок всё делает совершенно правильно.
Но от сознания справедливости происходящего легче не стало, она тоскливо измерила разность между высотой вчерашнего счастья и бездной теперешнего унижения - перепад был непосилен чувству, и она расплакалась, ибо она не готова была погибнуть.
Хотя бы немного дали привыкнуть, хоть бы постепенно, а то так сразу...
Даже такую плохую себя, а было жаль!
-Ну что ты плачешь? - равнодушно спросил он. - Я же к тебе не притрагиваюсь. Что я тебе сделал такого?
(Эта неуловимая линия перелома, когда перед тобой только что был один человек, привычный и досконально знакомый, и вдруг он совсем чужой, враждебный и неуправляемый, как машина без тормозов - и интонации другие, логика другая, законы, которым он подчиняется, другие - этот таинственный скачок - когда он происходит? И что есть в жизни страшнее его?)
-Ах, ты ничего не сделал?! - воскликнула Женя, негодуя и плача. - Да хуже, чем ты сделал, ты мне уже не можешь сделать! - Она всхлипывала, уповая втайне хоть на слёзы. - Такого унижения мне ещё никогда... Так мне и надо! До такой степени не разбираться в людях! - Она горестно качала головой.
Он взял её за плечо. Она гневно стряхнула его руку.
-Не прикасайся ко мне!
-И чего я тебе такого сделал, - тупо, сонно поворял Астап. - Просто сижу и разговариваю. Я, по-моему, тебя ничем не обидел!
-Да? Мой самолёт улетает, а он со мной просто сидит и разговаривает! Замечательно!
-Ну а если мне интересно разговаривать! Я не понимаю, в чём дело...
-И никогда не поймёшь! Что вы все тут можете понимать, кроме одного!
-Это обидно. Я, по-моему, сижу и не притрагиваюсь...
Женя не на шутку расслезилась, достала из сумки платок и, то комкая его, то старательно сворачивая в узкую полоску, вытирала глаза и нос.
-Ну, не плачь, перестань. Перестала? Улыбнись, ну? - Он силился вырваться из оцепенения, повести себя убеждённо и твёрдо.
Твёрдости не было, и Женя, угадав это, попыталась перехватить верх:
-Поехали!
Она ещё надеялась...
Ноль внимания. Ничего не менялось.
И опять всхлипы, а он взял её повыше локтя и не отцеплялся - и по тяжкому этому бестрепетному касанию было видно, что ничего ни в чувствах, ни в сознании Астапа сейчас не двигается, а стоит болотом лишь одно тупое желание.
Это ей было непонятно: как можно желать женщину, которую ты мучаешь? И ещё открылось ей вдруг безразличие природы: насколько явления её лишены определённости, они переходят с одной своей стороны на обратную незаметно, без грани, как лента Мёбиуса, и огонь согревающий становится истребительным пламенем, яд змеи, глядишь, исцеляет, а бесспорное наслаждение человека вот и обернулось против тебя угрозой и казнью.
-Вы все скоты, - сказала заплаканно Женя. - Вы вообще не способны понять, как что бывает и как должно быть.
-Это обидно...
И опять воздвиглась пауза, как бревно поперёк пути. Долго ничего не менялось, время текло вхолостую, и это было досадно, как в междугородном разговоре, когда собеседники медлят и собирают растерянные мысли. Или как в шахматах. Игра требовала движения вперёд, а игроки сильно волновались, оба неумелые, и каждый втайне в себе сомневался, уповая не столько на свои силы, сколько на слабость противника.
Астап вздохнул и сделал ход наугад:
-Как ты смотришь на принцип характера?
-?..
-Ну, принцип характера!
(Ему понравилось, как умно завернул.)
Женя презрительно усмехнулась:
-Это ты насчёт того, что ты своего добьёшься? Ведь так ты хвастался, когда сорвал замок на воротах заповедника: “Я своего всегда добьюсь!”
Астап улыбнулся, польщённый:
-Запомнила...
-Я много чего запомнила! И как ты хвастался: “Я своё слово держу!”
-Держу, а что, не так? - ревниво обеспокоился он.