Избранные произведения. Дадзай Осаму

Впервые я познакомился с Вашим творчеством, когда работал на военном заводе в Иокогаме. Это был рассказ, опубликованный в журнале «Стиль». С тех пор у меня сделалось привычкой выискивать и читать все, что вышло из-под Вашего пера, и я был просто потрясен, когда в одном из Ваших рассказов прочитал, что Вы учились в старших классах той самой школы, в которой учился я, и что в то время Вы жили в доме господина Тоёда в Храмовом районе Аомори. Я хорошо знал господина Тоёду, торговца мануфактурой, мы ведь, считай, соседи. Отец Тадзаэмон был тучным, поэтому имя Тадзаэмон — «Толстяк» — ему очень подходило, а сын — тощий и подвижный, его впору было называть Хадзаэмоном — «шустрым». Но и тот и другой были прекрасными людьми. Во время налетов американской авиации Тоёда, так же как и мы, пострадал от пожара, у него сгорело все, включая склад. Бедняга!.. Узнав, что Вы жили в доме этого самого Тоёды, я порывался обратиться к его сыну с просьбой написать рекомендательное письмо с тем, чтоб нанести Вам визит, но по обычному своему малодушию я удовольствовался мечтами, не найдя в себе силы воли их осуществить.

Между тем меня призвали в армию, направив на строительство береговых укреплений в Тибу, где до самого конца войны я изо дня в день усердно рыл траншеи, но и в то время изредка выпадали полдня отдыха, тогда я шел в город, выискивал и читал Ваши произведения. Не знаю, сколько раз я брался за перо, чтобы написать Вам письмо. Однако, написав «Милостивый государь!», не знал, как продолжать — никакого особого дела к Вам у меня не было, да к тому же я для Вас совершенно посторонний человек… Так я и сидел в замешательстве над пустым листом бумаги. Вскоре произошла безоговорочная капитуляция Японии, я, как и многие, вернулся в родные края, поступил на работу в почтовое отделение, но каждый раз, бывая в Аомори, непременно заглядывал в книжную лавку, спрашивал Ваши книги и вновь пережил потрясение, прочитав, что Вы тоже пострадали от военных бедствий и тоже переехали в свои родные края — в Канаги. Но я так и не нашел в себе мужества явиться к Вам без приглашения и после долгих колебаний, в конце концов, решил обратиться с письмом. На этот раз я не сдамся, написав: «Милостивый государь!» Ведь это — деловое письмо. Более того, дело — не терпит отлагательства.

Поверьте, мне необходим Ваш совет. Я в крайнем затруднении. К тому же, я уверен, не меня одного, многих людей изводят подобные мысли, поэтому Ваш совет был бы полезен всем нам. Работая на заводе в Иокогаме, служа в армии, я постоянно порывался послать Вам письмо, и жаль, что теперь, когда я, наконец, собрался, мне предстоит поведать Вам о вещах не слишком веселых.

Пятнадцатого августа сорок пятого года, ровно в полдень, нас построили на плацу перед казармой. По репродуктору передавали речь Его Величества, но треск и шум заглушали слова, разобрать что-либо толком не было никакой возможности. Затем на трибуну энергично взбежал молодой лейтенант.

«Слышали? Все понятно? Япония приняла условия Потсдамской декларации и капитулировала. Но это — политика. Мы — военные, и мы будем оказывать сопротивление до конца, а если потребуется, собственными руками лишим себя жизни, отдав последний долг нашему государю. Лично я с самого начала был к этому готов, надеюсь, что и у вас хватит мужества! Все понятно? Ну ладно, разойдись!»

Закончив свою речь, молодой лейтенант сбежал с трибуны, на ходу снимая очки, и когда он проходил мимо, было видно, что из глаз у него текут слезы. Душевный подъем — так, кажется, называют это чувство. Я стоял как вкопанный, вокруг меня все потемнело, откуда-то вдруг подул ледяной ветер, и мне почудилось, что мое тело проваливается под землю.

Мне хотелось умереть. Умереть — это подлинное, думал я. Роща перед плацем была гнетуще тихой, черная, как смоль. Из-за деревьев метнулась стайка мелких птиц, точно бросили горсть зерен, и беззвучно улетела.

Вот тогда это и произошло. За моей спиной, со стороны казармы раздался слабый звук: «тук-тук-тук». Кто-то забивал молотком гвозди. Едва я услышал стук — наверно, про такое говорят «с глаз нала пелена»? — все, что давеча меня воодушевляло, вмиг исчезло, и, точно освободившись от дьявольского наваждения, я стал совершенно спокоен, ум прояснился, равнодушно озирал я простиравшуюся передо мной песчаную равнину под палящим полуденным солнцем и ничего, ничего не чувствовал.

Побросал в рюкзак свои манатки и безучастно вернулся в родные края.

Слабый стук молотка, донесшийся издалека, напрочь лишил меня милитаристских иллюзий, и во второй раз меня бы уже ни за что не одурманил этот выспренний кошмар, но видать, тихий стук потряс меня до глубины души, а только с тех пор во мне завелась странность, как будто я заболел какой-нибудь гадкой эпилепсией.