Приехали в больницу. В приемной, куда мы вошли, картина разительно отличалась от той, что осталась за дверью, напомнив мне декорации спектакля «На дне», который мы видели совсем недавно в маленьком театрике неподалеку от нашего дома. На улице — яркая зелень листвы, ослепительный свет, здесь же солнечные лучи, едва проникнув, почему-то сразу становились тусклыми, было холодно и сыро, кислый запах шибал в нос, понуро топтались слепые. Я удивилась, как много здесь стариков и старух, зрячих, но все с каким-нибудь увечьем. Я присела на край скамейки у входа и, безжизненно поникнув, закрыла глаза. Вдруг мне пришла мысль, что во всей этой толпе больных я, может быть, страдаю самым тяжелым кожным недугом, от ужаса я открыла глаза, подняла голову и стала украдкой рассматривать одного за другим пациентов, и действительно, среди них я не заметила никого, кто был бы, как я, покрыт нарывами. Из вывески у входа в больницу я узнала, что здесь принимал не только врач-специалист по обычным кожным заболеваниям, но и специалист по болезни с таким отвратительным названием, что я даже не могу его спокойно произнести, поэтому я заподозрила, что сидевший неподалеку юноша, похожий на красавца-киноактера, у которого не было видно ни язв, ни прыщей, был поражен той другой болезнью. И вот мне уже казалось, что все в этой комнате, сидящие понуро, как покойники, — жертвы этой болезни.
«Пойди прогуляйся, — сказала я, — здесь слишком тоскливо».
«Наверно, еще не скоро…»
Муж смущенно мялся рядом со мной.
«Да, моя очередь дойдет, наверно, только к обеду. Тут такая грязь! Тебе не надо здесь находиться», — я сама удивилась, как строго прозвучали мои слова, и муж отнесся к ним со всей серьезностью, медленно кивнул:
«Может, тоже выйдешь?»
«Нет, со мной все в порядке, — я улыбнулась. — Мне здесь легче, чем там».