Лично ему этим упражнением в вере-доверии не удавалось избавиться от уныния и беспокойства. Против искушений отчаяния Лютеру приходилось прибегать к другим средствам (см. ниже, прим. 23 и 49).
147 См. девять портретов, воспроизведенных во французском издании Денифле-Пакье (t. IV, р. 237 cл.). Мы выбрали из этой: серии четыре достаточно характерных изображения.
148 Известно, что представляла собой полемика Лютера: сколько в ней было фальсификаций (см. таблицу в: Denifle, IV, 300), клеветы, шутовства и непристойности (памфлеты о Папе-Осле и Монахе-Теленке, <Картина папства> и др.). Он никогда не останавливался перед ложью. <Ложь необходимая, - говорил он сам по поводу двоеженства Филиппа Гессенского, - ложь полезная, ложь выручающая - всякая такая ложь нимало не богопротивна... Какое зло в том, если для вящего блага и в интересах христианской [т.е. лютеранской] Церкви кто-то славно и крепко солжет?> (Lenz. Brieiwechsel Landgraf Philipps von Hessen mit Bucer. Bd. I, S. 373-376). На тему <Лютер и ложь> см. также: Denifle, I, 218-224; Grisar, III, 1016-1019. Не без основания и герцог Георг Саксонский называл Лютера <самым хладнокровным лжецом, какого он когда-либо знал>: <Мы должны сказать и написать о нем, что сей монах-отступник лжет нам в глаза, как окаянный злодей, бесчестный человек и клятвопреступник> (19 декабря 1528 г., по поводу дела Пака).
Напомню здесь, при помощи каких методов Реформа была навязана народу в Саксонии и в скандинавских странах. Народ был хотя и весьма распущен нравственно, однако относительно менее испорчен по сравнению со своими земными и духовными вождями - впрочем, награбленные у Церкви богатства ему и не предназначались. Он желал оставаться верен своей вере, резкая перемена породила бы бунт. Что же сделали? Рядом ловко просчитанных мер догматические и обрядовые новшества вводили постепенно, так что они были нечувствительны; народ отлучили от церковного общения так, что он этого и не заметил. В 1545 г. Лютер писал: <Поскольку тогда [вскоре после его отступничества] наше учение было новым и соблазнило бы большинство мирян, мне пришлось продвигаться с осторожностью и, применяясь к слабым, многое оставлять, чего затем я уже не делал>. По словам Меланхтона, к примеру, <мир был так привязан к мессе, что ничто, казалось, не могло ее вырвать из сердец людских> (Corp. Réf., I, 842-845). Поэтому в формулярах 1527 и 1528 гг. Лютер оставил в Саксонии старый порядок литургии. Возношение гостии и чаши еще сохранялось. Однако канон Лютер отменил, не уведомив об этом общество. <Священник, - говорил он, - всегда может сделать так, что человек из народа и не поймет, в чем перемена, и сможет слушать мессу, ничем не соблазняясь>. А в брошюрке <О служении литургии на немецком языке> Лютер писал: <Священнослужители знают причину, по который они должны выбросить канон> (он отрицал Евхаристию как жертву), <что же до мирян, их об этом и уведомлять не стоит>. Так же точно Густав Ваза объявил своему народу: <Мы не желаем иметь иной веры, кроме той, какой держались наши предки>, - и вместе с тем ввел у себя ересь.
О неумеренности Лютера см.: Denifle, I, 180-184. По свидетельству Меланхтона, Лютер мог прожить четверо суток без еды и питья, <а часто за несколько дней съедал только немного хлеба и селедку> {Kuhn, I, 54). Но он умел и возмещать эти дни. <Я жру, как чех, и пью, как немец>, - писал он Катарине Бора 2 июля 1540 г. (Burckhard. Martin Luthers Briefwechsel, [1866], S. 357).
149 Erl, 20, 58; Weim., X, И, 276, 14 (проповедь о браке).
150 Wider den falsch genannten geistlichen Stand (1522) - Erl., 28, 199-200. Мало найдется столь отвратительных зрелищ, как то, что являло в Германии того времени плотское бесстыдство духовных лиц и монашества обоего пола, <освобожденного> Лютером, - этих гниющих членов, которые только и ждали случая отпасть от тела Церкви. Надо признать, что упадок духовенства был тогда столь велик, что дальше так продолжаться не могло: либо торжеством святости действительность возвысилась бы до нормы, либо торжеством похоти норма опустилась бы до действительности, что и совершила реформа Лютера. Известно, что принявшие реформу священники и монахи множество раз, подчас соединяясь в шайки, насильно забирали монахинь из монастырей себе в <супруги>. <Когда же бегство совершалось, расстриги доходили до неслыханных вещей: они содержали своего рода торговлю развращенными монахинями, выставляя их на самую настоящую продажу>. <Сейчас их у нас девять, - писал один такой расстрига другому, - все красивы, стройны, все благородного сословия; ни одной еще нет пятидесяти. Тебе, дорогой брат, я приготовил в законные супруги самую старшую, но если хочешь помоложе, можешь выбрать из самых красивых> {Denifle, I, 27-28).