Избранное. Том 2

В прошлом году Гани-был в гостях у своих казахских друзей-тамыров на джайляу. Там во время кокпара Гани еще раз показал свою удаль, никому не позволив отобрать у него козла. После этого его с друзьями в гости позвал Рахимджан. В тот вечер устроили айтыс. И здесь блеснул своим искусством Махаматджан. Он вступил в спор за первенство с прославленными певцами-казахами и так прекрасно исполнил свои песни, что все признали его победителем. Вот с этого дня и сблизились Рахимджан с Гани и Махаматджаном. Если бы сегодня на месте Рахимджана оказался кто-нибудь другой, джигиты ни за что не вошли бы сюда.

— Говорят: «Ворона каркает для своего удовольствия». Так и я — пою лишь для себя. Вряд ли смогу я усладить слух таких важных господ, как вы, не такой уж я искусник…

Гости опять зашевелились, не в силах понять, искренне ли говорит Махаматджан или просто издевается над ними.

— Не надо так, сынок, — прервал его Жами-тамбур, — мы издали слышали твой голос: очень сильный и красивый голос. Если ты найдешь себе хорошего наставника, то, поверь мне, ты станешь отличным музыкантом, уж я-то знаю в этом толк…

— Ох, что-то очень много слов, а где же песня? — постучал трубкой по столу бек. — Возьми дутар в руки да играй, а мы посмотрим, на что ты годишься.

— Боюсь, не угонится он за дутаром, — хихикнул один из подхалимов бека, — лопнет еще от натуги…

— Ты, дядя, лучше за своим животом последи, — отрезал Гани. — Он у тебя так урчит, будто ты им аккомпанировать собираешься!..

Обиженный подхалим с надеждой обернулся в сторону бека, надеясь на защиту, но тот не сказал ни слова, молча сидел, покусывая мышиные усы. Бек много знал о Гани, много слышал о нем. Знал, что острые слова молодого батура расходятся по всему краю. Промолчал, чтоб самому не стать предметом злой шутки Гани — у этого нищего бродяги ведь ни к кому почтения нет. Сдержался, хотя от ярости у него на миг потемнело в глазах.

— Ну, что, брат, — сказал Жами, нарушив неловкое молчание, воцарившееся за столом после ответа Гани, — начнем? Как ты смотришь на «Ханлайлун»?..

— Ого!.. — воскликнул Рахимджан.

— «Ханлайлун» делится на пять самостоятельных частей, — продолжал Жами, — и каждая поется по-особому. Кто справится со всеми пятью и не собьется, наверняка с блеском исполнит любую другую песню. Значит, это настоящий певец. Так как насчет «Ханлайлуна»?

Махаматджан растерялся. Сородичи называли его «горным соловьем», он сам знал, что в своей округе он поет лучше всех, но Жами-тамбур был мастером, известным всему уйгурскому народу. Петь перед ним, да еще начинать с «Ханлайлуна»? Парень с мольбой взглянул на Гани: «Помоги…»

— Споет, — отрубил Гани, не оглядываясь на друга. — Нет песни, которой он не знал бы!.. Даже казахские песни у него получаются лучше, чем у иных казахов. Вы бы знали, сколько воздуха набирается в грудь этой тыквы!..

Грянул смех. Даже нахмуренный бек не выдержав, рассмеялся (от этого его мышиные усики вздернулись вверх).

— А в тыкве сколько семечек, столько и песен! Ва-а-а!

— Ну, тогда, может быть, попробуем разрезать живот этому парню, да посмотрим, сколько там у него песен! Ва-а-а!

— А потом посеем, вырастет много песен, будем их продавать. Ва-а-а!

Желая угодить беку, гости гоготали над своими шутками, хотя, наверно, и сами понимали, что смешного и остроумного в них было мало.

Махаматджан долго сидел молча, но, наконец, не выдержал:

— Коли свою землю под посев отдадите, согласен: режьте, сейте. Пусть мои песни взойдут на этой земле! Да только знаю — вы скорей съедите эту землю!..

Жами-тамбур, хорошо знавший цену острому слову, одобрительно посмотрел на Махаматджана. Другие же гости засмеялись несколько принужденно.

Бек снова насупился. Жами, посмотрев на него, сказал:

— Нельзя сердиться на шутку, бек. Знаешь — ради красного словца не щадят и родного отца.

— Даже родного отца! — подхватил Гани. — А что уж говорить о каком-нибудь мулле или ишане, бае или беке?

Бек снова сделал вид, будто ничего не слышит. Жами-тамбур, одобрительно хмыкнув, взял в руки дутар и начал наигрывать, а потом сделал Махаматджану знак начинать.

И полилась песня:

К многим лекарям я без толку ходил
С просьбой о лекарстве от моей печали.
«Если бы ты сильным в этом мире был,
Так и не скорбел бы», — дружно отвечали.

Начав первую часть, Махаматджан еще смущался, голос его слегка дрожал. Но Жами сделал ему знак: «Не бойся», Махаматджан воодушевился и вторую часть спел уже уверенно. Теперь его голос обрел свою силу и, вторя дутару лад в лад, тон в тон, звенел свободно и ярко:

Впрочем, даже тот, кто прожил тыщу лет,
Царствуя, казня и собирая дани,
Ослабев под старость, уж не сможет, нет,
Убежать от бед, от тягостных страданий.