Избранное - Романы. Повесть. Рассказы

С одним из новых английских друзей она поехала на панихиду в армейскую церковь. По пути лопнула камера. Машина вильнула с дороги и, визжа тормозами, не сразу остановилась. Молодой человек стал менять камеру. Дафна стояла рядом. Он окликнул ее трижды: — О'кей. Готово, Дафна!

Она с отсутствующим видом тянула шею.

— Да? — вспомнила она о его присутствии. — Я слушала птичку-«уходи».

— Какую птичку?

— Турако с серым хохолком. В колонии его можно услышать везде. А увидеть почти никогда не удается. Он свистит: «у-хо-ди».

Молодой человек прислушался.

— Ничего не слышу.

— Уже кончил, — сказала она.

— А пеночки у вас водятся? — спросил он.

— Нет, не думаю.

— Они поют: «Бутерброд-без-сыра», — сказал он.

— В Англии они везде есть?

— Наверно. Во всяком случае, в Хертфордшире их видимо-невидимо.

Она обручилась с капитаном-инструктором. Через несколько дней он погиб в учебном полете. О своем доме близ Хенли {65} он рассказывал: «Гиблое место. Река течет буквально через сад. Отец согнулся пополам от ревматизма, но переезжать даже не подумает». Его слова были исполнены для нее особого очарования. «Река течет буквально через сад», и она знала, что эта река — Темза и что сад весь зарос английскими кустами и круглый год стоит зеленый. На похоронах она поняла, что тот сад сгинул в морской пучине. Семья ее жениха жила неподалеку от английских Паттерсонов. «Нет, — говорил он, — по-моему, мы их не знаем». Не укладывалось в голове, что он не знал соседей, которые жили всего в пятнадцати милях от них. «Нет, — писали из Англии Паттерсоны, — мы таких не знаем. Они не из Лондона? Тут много в войну понаехало из Лондона...»

Ей было двадцать один год, и в рождественские каникулы она объявила Чакате:

— Хочу к лету уволиться. Поеду в Кейптаун.

— У тебя опять были неприятности с Тейсом?

— Нет. Просто хочу сменить обстановку. Море хочу увидеть.

— А то я переговорю с ним, если у тебя были неприятности.

— Ты думаешь от него когда-нибудь избавиться? — спросила Дафна.

— Нет, — сказал он.

Он пытался отговорить ее от Кейптауна в пользу Дурбана. «Дурбан больше похож на Англию». Ему не нравилось, что она будет общаться с отцовой родней, с кейптаунскими дю Туа.

Кейптаун сделал для нее Англию еще притягательнее. Старые солидные голландские дома, сады при коттеджах, зеленые луга, симфонический оркестр, галерея современного искусства — этих европейских картинок оказалось достаточно, чтобы возбудить желание отведать оригинала. Слуги здесь были светлее, чем в колонии, с более европейскими чертами лица, и в этом она видела перекличку с Англией, где слуги белые. «У нас их совсем не осталось, — писали из Англии Паттерсоны, — одна Клара, и то половину времени мы ухаживаем за ней. Она все перезабыла и принимает тебя за твою мать. Жабу она считает дядюшкой Пубой. С тетей Сарой одно мучение. Она считает, что мы крадем ее конфетные обертки».

Дафна мечтала ухаживать за Кларой, выслушивать упреки обокраденной тети Сары, мыть грязную посуду и перелезать через изгороди с кузинами, которых не видела в глаза. Некоторые ее родственники носили имена героев «Ветра в ивах» — Крыса, Крот, Жаба; другие заимствовали свои прозвища из источников, ей пока неведомых, например оба ее дяди: Пуба и Динь-дон. Дю Туа мало что могли уразуметь из английских писем, которые Дафна, шалея от поэзии момента, зачитывала им вслух. «Крыса, — объясняла она, — это Генри Миддлтон, муж Молли. Он служит во флоте...»

— Он что же, плохо с ней обращается?

— Наоборот, страшно ее обожает, — говорила Дафна, перенимая прилипчивый стиль английских писем.

— Тогда что же она зовет его Крысой?

Чаката прав, думала Дафна, английский юмор другим не растолкуешь.

В Кейптауне она ходила в ночные клубы, уверив себя и ни минуты в том не сомневаясь, что все это только жалкая копия лондонского великолепия.