Избранное

Прихрамывая сильнее обычного, прошел к креслу Вокша. Лицо его сумрачно, глаза смотрят недобро, жилистые руки сжимают посох.

– Загубят, загубят Гришеньку, – тихим стоном вырывается у Олены, и еще сильнее сплетает она руки у горла.

Первым предстал перед Вокшей гончар Темка Корыто. Правая рука его в мешке, шнуром перевязанном. На шнуре – три печати с крестом. Пять дней назад испытывали Темку водой. Перед испытанием допрашивали:

– За что Антошке, сыну боярскому, бороду рвал?

И Темка в расспросе честно признался: тот Антошка кабалу написал на двадцать пудов меду и его, Темкиным, именем подписал.

То верно – брал Темка у него в Веденеев день два пуда меду до рождества, без роста… Брал… И обещался по сроку дать Антошке за мед деньги, как в людях цена держит. Антошка ж кабалу воровскую написал… по умышлению. На то и свидетели есть: камнетес Василий Мыльной…

Вокша резко оборвал:

– Голь в свидетели негожа. – Кивнул исполнителям: – Учинить божий суд!

Тотчас притащили котел с кипятком, сотворив молитву, бросили в него тонкое медное колечко; приказали Темке, закатив рукав на правой руке, колечко выловить, а через неделю руку суду показать: если волдыри сойдут, значит, неповинен ни в чем.

Вот и стоял сейчас беззащитный Темка, глядел затравленно на судей.

Тиун Перенег не торопясь подошел к нему, рывком содрал с руки мешок, и все увидели – не сошли волдыри, слились в одно месиво.

Вокша сказал сурово:

– Бог подтвердил! Кабала за боярским сыном остается, а в княжью казну тебе, Темка, вносить виру[13] двенадцать гривен, чтоб не повадно было, бороды драть… Похуленье творить…

Гончар хрипло взмолился:

– Пощади, правосудец! Отколь деньги такие взять? Не отдай на пагубу, в кабалу к Антошке.

Но мечники уже оттаскивали Темку прочь.

У холопьих изб челядины бормотали:

– Били Фому за Еремину вину!

– Правосудие!

– Есть гривна – Темушка, нет – Темка!

– Боярска правда во все бока гнуча…

Олена в горенке своей стала белее снега: к боярскому помосту подходил Григорий. На нем долгополый суконный кафтан, кожаные лапти, из-под плетеной шапки выбиваются русые волосы.

Похудевшее, изможденное лицо спокойно. Показалось или впрямь – улыбнулся он ей издали ободряюще, распрямил плечи.

«Господи, – взмолилась Олена, – помоги ты ему… Не дай свершиться неправде…

Ты же ведаешь, что честен он… Помоги… Услышь меня…

И будем век возносить твою справедливость, никогда о ней не запамятуем…

И твоя совесть, боярин, – обратилась она мысленно уже к Вокше, – пусть не замутится, увидит всё, как есть…»

Вокша мрачно посмотрел на Григория, приказал Перенегу:

– Поставь свидетелей с очей на очи.

Свидетелей два – Харька, Чудин и Елфим Петух.

Харька злобно смотрит на Григория: «Побледнел, падаль? Я те покажу – кто будет разить!»

Петух, прикрывая веки, длинно рассказывает, как уличен был Гришка Черный в краже. И Харька крест кладет, что на душу не крив:

– Все так и есть в правде!

Вокша жестко говорит Григорию:

– Не пошли наставленья тебе, подлому татю, впрок!

И тогда заклокотало в груди Григория, все подступило к горлу – подлости Вокши, Петуха, предательство Харьки… Снова увидел Олену, окаменевшую в молчаливом стоне у окна горенки…

Обжигая боярина темными глазами, он закричал:

– Виделки у тебя обнищали, коли правой виновен! Лжу творите!

Вокша подумал: «Такие на мятеж подбивают». Вспомнил минуты у собора, тихо приказал:

– Кинуть в поруб!

Мечники подбежали к Григорию, поволокли от судебного места.

Клубились черные тучи над Девичьей горой. Казалось, придавили ее косматой грудью.

ПЛЯСОВИЦА

Из кремня удар высекает огонь, в человеке удар высекает стойкость. И чем сильней человек, беспощадней удар, тем быстрее мужает он.

Увидев суд, Олена еще яснее поняла, что это расправа, и в сердце ее вспыхнуло к Григорию чувство, о каком и не подозревала. Она дала себе клятву до конца дней быть с ним, разделить любую судьбу.

Бывает такое сердце: теплится в нем, как лучина, едва приметно чувство, а подует ветер невзгод – заполыхает оно ярким пламенем, и уже ничто не страшно ему, все отдаст, на все пойдет.

Когда увели Григория и очнулась Олена, горе опять повело ее к зябким осинам. Много часов просидела она здесь, а поднявшись, дала себе клятву спасти Григория. Но как свершить это? С чего начать? «Век не оставлю тебя, любый, – думала она, – вот и некрасив ты, и не воин отважный, а другого и не надобно. Участь твою разделю, какая б она ни была».

…Олена решила посоветоваться с другом Григория – Хилковым. Прихватив с собой для смелости Ксану, подстерегла Федьку, когда выходил он из дому, на рыбалку, и с отчаянной решимостью подошла к нему.

– Ты не убивайся, – неумело успокоил он, – бежать ему надо, пока не поздно… Завтра в полдень будь на Торгу, возле больших весов.

– Есть у меня подвески… Еще бабушки… – торопливо зашептала Олена, – принесу… может, понадобятся… Сама-то не знаю, где продать…

– Приноси, – согласился Федька.

Из-за поворота улицы показался Петух. Федька беззаботно сверкнул белоснежными зубами, подмигнув Ксане, стоящей неподалеку, отвесил скомороший поклон:

– Киевским красавам почет и дорогу!