Избавление

Когда сестра отошла от нее, Наталья закрыла глаза и с прибывающим облегчением почувствовала, что, если только ее не будут беспокоить, она заснет, и тогда боль на какое–то время совсем отвяжется от нее. Сон, блаженный сон все надвигался, и Наталья все более вяло думала, как бы ей не помешали, как бы сама она невзначай не спугнула подступающую дрему.

Она провалилась в глубокий сон и пробыла в безмятежном покое несколько часов. И когда проснулась, не сразу узнала хату. Солнце пробивалось сквозь окрашенные красным стрептоцидом марлевые занавески и оттого залило ярким красным светом всю палату, стоящие по углам четыре железные койки с ранеными женщинами. И в этом ярком свете цветы на печи искрились, блистали. Теперь Наталья разглядела, что над цветами порхали птички — в ярком оперении, веселые, похожие на попугайчиков. Птичек забелили, видимо, когда переоборудовали крестьянский дом под полевой госпиталь, но сейчас они заметно проступали сквозь побелку.

Наталья не знала, в котором часу принесли завтрак. Сестра и раненые женщины стали уговаривать ее хоть немного поесть. Она с усилием проглотила несколько ложек супа, но потом почувствовала, что если она проглотит еще хоть ложку, то ее вырвет, и закачала головой в знак того, что есть не может.

После обеда ей стало хуже, сознание помутнело. Наталью о чем–то спрашивали, и она что–то отвечала… Сил не было разговаривать. К ее койке подходили врачи — мужчина с низким простуженным голосом и женщина в старомодных очках с перевязанной бинтом дужкой. Сделали укол, заставили выпить какую–то теплую жидкость.

Когда Наталью начали готовить к переливанию крови, она как–то механически, будто бы не о себе, а о другой женщине, подумала, что чужая кровь поможет ей, придаст силы.

Ей прочитали привязанную к бутылке с кровью записку. В ней говорилось, что Тося Кравчук из приволжского города Рыбинска желает воину, которому перельют ее кровь, скорейшего выздоровления и обещает трудиться не покладая рук на своем посту. Где–то в тайниках Натальиного сознания мелькнул облик русоволосой, курносой и очень серьезной девчушки — именно такой она представилась Наталье. Почему–то подумалось: девчушка, отдавая свою кровь, была убеждена, что ее перельют воину–мужчине, а она вот досталась женщине — далеко не все в жизни бывает именно так, как загадаешь.

Начали переливать кровь, и тело Натальи местами онемело, стали мерзнуть ноги, по спине колко, как озноб, забегали мурашки. Это были очень неприятные ощущения, которые прибавились к терзавшей ее боли. Наталья прижмурила глаза и стала утешать себя тем, что скоро все кончится и ее оставят наконец в покое. Она будет лежать неподвижно, с закрытыми глазами и, стараясь не замечать боли, мысленно подведет итоги всему, что пережила в детстве, в девичестве, до войны и на войне, вспомнит все радости и беды, которые случались с нею… Ей показалось, что очень важно на трудном, решающем этапе жизни подумать о себе как о постороннем, представить, как все будет впредь, если останешься жить, и кто и как будет думать о тебе, вспоминать тебя, если ты не вынесешь, умрешь…

Сделав переливание, ее перестали беспокоить, и она погрузилась в тягостное забытье. Когда открыла глаза, палата тонула в сумерках. Откуда–то из степи ветер принес запахи полыни и жестких степных трав. Издалека доносились тяжелые удары, заставляющие дом слегка вздрагивать и вызванивать стеклами окон, — похоже, где–то за селением многопудовой чушкой забивали в землю сваю. Но то был голос войны — не дай бог, если немецкий стервятник залетит сюда и сбросит на госпиталь бомбу…

Боль накатывалась волнами. У Натальи ныло все тело, отдельные очаги боли уже перестала различать. Грудь сдавливало, словно бы железными скобами, на глаза надвигалась темно–красная непонятная рябь: то густела до синевы, то расплывалась радужными кругами.

Лежащая рядом женщина о чем–то спросила Наталью, и она не сразу поняла, что от нее хотят. Ах да, как зовут и кем служила, откуда родом. Наталья ответила односложно и нехотя.

Сознание подсказывало ей, что не следует думать о боли, о ранении, надо крепиться как только можно, не следует говорить и с соседкой, а лучше всего уйти в прошлое, в воспоминания и осмысление того, что было пережито.

Она стала вглядываться в тускнеющие цветы, нарисованные на печке, и память перенесла ее в кажущееся теперь далеким детство. Тогда она жила с родителями в сложенной из грубого камня хибаре, по окнам и стенам которой ползли плети дикого винограда и хмеля. Эти вьющиеся растения доставляли ей забаву. Хибара была обнесена каменной оградой и стояла вблизи моря.