Избавление

…Когда развиднелось, многие пассажиры были уже на ногах. Поезд шел на юг. За окном потянулись развалины. Крупный, длинно вытянутый во впадине поселок почти начисто был снесен с земли. На фоне зеленеющего молодой травой луга эти пепельно–серые от сгоревших бревен и красные от битого кирпича развалины казались особенно удручающими.

— Где мы едем? — спросила заспанная Верочка.

— По воронежской земле, — отозвался дядя Ксенофонт. — Проехали станцию Грязи.

— Что-о? — протянула, крайне огорчаясь, Верочка и поспешно вскочила, сунув ноги в резиновые боты, метнулась к тамбуру. — Родные места свои проезжаю. Чуть не прозевала… Вон, вон видите колокольню, — указала она рукою в сторону разлива черноземных полей, — там моя Ивановка.

Дядя Ксенофонт, а заодно и старшина сколько ни напрягали зрение, никакой колокольни не видели.

Спокойные поля бежали окрест, изредка переваливаясь через бугры, и не было им ни конца ни края, этим с виду совсем невзрачным полям. Лишь кое–где кущами толпились деревья, невысокие, скорее похожие на кустарник, да возле них тесно жались друг к другу дома, кирпичные, под железной кровлей, а чаще крытые почерневшей от времени соломой.

Старик Ксенофонт перевел взгляд на Верочку, которую с опаской поддерживал за локоть, ветер бешено трепал ее волосы, и она все еще, словно в забытьи, глядела вдаль.

— Какая печаль, какая печаль, — говорил он. — Поезд не остановился… Будем, однако, глядеть. Так где же ваша колокольня?

— Да вон, разве не видите? Левее теперь смотрите, напротив вон того бугра… — Верочка опять выглядывала из вагона, цепко держась за поручни, и пшеничной спелости волосы разметывались от быстрой езды.

В лучах восходящего солнца наконец увидели чуть в стороне, через степь, высоченную башню каменной кладки. Верочка, отойдя в глубь тамбура и немного успокоясь, сказала, что это и есть приметная, самая высокая колокольня, по которой легко узнаваемо село Ивановка.

— Ваше село знатное. С ивановской колокольни весь свет виден, — эта острота, невольно пришедшая на ум дяде Ксенофонту, рассмешила и старшину и Верочку, глаза у нее горделиво вспыхнули.

Они постояли в тамбуре.

— Война коснулась здесь, наверное, только одной станции, и то лишь с воздуха саданула, — заявил старшина.

— Да, судя по всему, супостата дальше не пустили, — согласился дядя Ксенофонт. — Скучаешь, значит. Не забываешь? — обратился он к Верочке.

— Кого?

— Ну, родину, землю свою.

Верочка встряхнула головой, решаясь сказать что–то важное и значительное. Подходящих слов, которые бы выразили ее чувства, не нашла и лишь промолвила:

— Как пташка, лечу к ней, ровно былинка по ветру, кланяюсь…

— Все мы по родным краям тоскуем, — продолжал Ксенофонт. — Вчера та гражданочка в плисовом пальто кручинилась по своей деревне, раньше времени сорвалась… И я вот, давно ли отъехали, затосковал по Уралу, и ты, касатка… — Он поглядел на Верочку с чувством, понимающе, добавил: Всякому своя сторонка мила, человек без родины — перекати–поле.

— Нужда заставляет, — вставил старшина. — Все мы едем на войну хоть и по своей воле, а вынужденно…

— По святой обязанности, сынок. Так и в законе сказано. Все мы корнями в родную землю вросли. И наша сила, скажу тебе, в корнях наших. Так–то! — заключил Ксенофонт и вновь поглядел из–за двери тамбура.

Равнинные поля степенно шли до горизонта. В эту утреннюю пору играли чарующие разливы красок: на буграх уже зеленела трава, в короткие минуты лучи утреннего солнца, прежде казавшиеся сиреневыми, переходили в бледно–розовые тона, потом сменялись, уже вдали, в малиновые, будто обагренные кровью.

Под синью неба, извечно печалясь и радуясь, лежали поля.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Наталья и в тот час, когда лежала в глухой, скрытой в глубине здания операционной полевого госпиталя, перемещенного на правый берег Волги, в степную Ахтубу, и позже, когда пришла в себя, хотела понять, что с нею произошло, и все равно до сознания еще не доходило случившееся. Наталья как бы возвращала себя в грохочущий и дымящийся город и смутно видела раненых, которые, истекая кровью, все в бинтах, не покидали осажденного дома, и — теперь уже издалека, но словно въявь — снова слышался ей грохот проломившего стену тяжелого снаряда, когда она в одно мгновение поняла, что это… конец. Но судьба сжалилась над нею, лишь обожгла лихорадящим страхом, и тогда Наталья потеряла сознание…