Читаем Избавление полностью

Таким манером и убирали рожь. Накосят, свяжут в снопы и таскают на носилках или впрягшись по нескольку женщин в дроги. Пообедать бы в поле, как в прежнее, довоенное время, а есть нечего, хлеб пополам с отрубями, и того не вдоволь; терли сырую картошку и пекли лепешки; ели их всухомятку, вприкуску с диким чесноком, росшим на полях; пробавлялись тягучей и клейкой жижей из овсяной крупы — хлебово это варили артельно, в общем котле.

Труднее было с солью. В магазин ее привозили очень редко, а сунешься на базар — ошалелую цену ломят: стакан стоил шестьдесят рублей. Как–то купила Аннушка полстакана, берегла, ровно золотинки: чуточку, по зернышку посыпет, тому и рады.

Трудодни пустые, одни крестики проставлял бригадир. Дали нынче, в сентябре, по нескольку мер ржи, а больше вроде и не сулят. Да и откуда взять — ведь армия должна быть сытая, сами порешили все сдать в фонд обороны. Ничего — перетерпится. Приусадебные огороды немного выручили.

Вяжет шерстяные перчатки Аннушка, разматывает нить, и ей чудится, что разматывается ее горестная жизнь. Всему она в уме ведет подсчет: и трудодням, и что выдали на них, и налогам. Сколько в прошлом году наработали вдвоем–то с Митяем? Более четырехсот трудодней начислили, а пришлось на каждый по двести граммов хлеба да картошки… Десять пудов вышло, а семейка–то: трое еще детей, как галчата в гнезде, и все есть просят. Как же прожить?

А тут еще налоги платить надо. Митяй–то со своего дома, с двух трудоспособных, восемьсот платил, а потом, когда Аннушка вывихнула руку и стала нетрудоспособной, с нее скостили, брали уже вполовину меньше.

Так вот и жили… А мирились, терпели беды, знали, что война идет, голодали и трудились — безропотно, ради того, чтобы скорее прогнать оголтелого супостата.

Сказывают, всюду в стране напряжение люди испытывают. "Все для фронта, все для победы!" — этот висящий в правлении колхоза лозунг близко к сердцу принимала и она, Аннушка.

"Ох и горюшка хлебнули, — вздыхает Аннушка, повременила, медленно выговорила одними губами: — Перебьемся уж как–нибудь, вроде и война завернулась прочь…"

Она сличает время по солнцу: поутру тень от вяза была длинная, в полдень — укороченная, совсем куцая, а теперь опять поползла в длину, закатная…

Время прийти Митяю. Последние дни он работает на картофельном поле, на самом дальнем участке, верстах в семи за рекою. Пока ссыпят в бурты да приковыляют, уже совсем стемнеет.

Сегодня же Митяй вернулся засветло, и Аннушка, крайне дивясь, спросила:

— Чего такую рань?

— Не каркай, мать, — ответил своим привычным выражением Митяй. — А то можешь сглазить.

— У меня не черный глаз, да и будет тебе!.. — махнула рукой. Перестала я верить гадалкам.

— Соображения имеешь на этот счет?

— Кумекаю одно: ежели бы там был бог, — указала она перстом в небо, он бы наказал супостата.

— А-а, — промычал, чему–то усмехаясь, Митяй и натянул вожжи, пытаясь завернуть мерина.

— Хоть бы охапку сена с артельного двора принес, овса в картузе…

— Нельзя, мать. И раньше не мог, а в войну тем более…

Митяй отвел мерина на конюшню и приплелся домой. Аннушка в это время загоняла в закуток клушу с уже крупными, отпустившими крылья цыплятами.

— Аннушка, брось ты там чепухой заниматься, сама найдет гнездо. Дело есть экстренное, — сказал Митяй голосом, полным достоинства. И Аннушка по этому голосу, как это не раз бывало, угадала, что сообщит он что–то серьезное, может, и радостное. Выдавало его и улыбающееся худое лицо.

Велев Аннушке принести из погреба махотку квашонки, которую в деревне делали из топленого молока, и пару соленых огурцов, Митяй проследовал к рукомойнику, висевшему у входа на стенке. Помыл руки, потом лицо, взбрызнул водой волосы, расчесал. Когда жена вошла, он сидел уже за столом, как новый пятиалтынный.

— Ну вот что, жена, — сказал он со строгостью в голосе. — Пришли вести особой важности… — Макая корочкой хлеба в тянучую квашонку, он отправлял ее в рот.

Митяй помедлил, степенно полез в карман, взяв оттуда уже надорванное письмо, но читать сразу не стал, выждал и потом, не читая, только размахивая письмом, заговорил:

— Ты помнишь наши догадки насчет Игнатовой Верки, как она в нашей избе дневала и ночевала, лисой возле тебя увивалась… Свершилось! Ждут нашего родительского согласия. А какое надобно согласие? Пусть приезжают и живут. Так и отпишем, Анна… Гнетомые времена, полагаю, скоро отпадут, то есть я имею в виду войну… Только в семейных делах пусть не повторяют прежнее злосчастье, пускай ищут согласие между собой. Покудова не будет уважения друг к другу — не жди ладу. Одни раздоры…

— Кабыть так, — слегка пригорюнясь, молвила Аннушка, — заведется с боков червь, так и до сердца доберется. Только вот морока, — заскорбела Аннушка. — Прикончат наши войну, будут молодые вертаться по домам, а где им жить–то?

— В том и загвоздка, где жить? — растерянно развел руками Митяй. Аннушка, ненаглядная моя, кумекай, тебе виднее по женской части, потому как невестку к нам вселим…

Перейти на страницу:

Все книги серии Вторжение. Крушение. Избавление

Похожие книги