Из жизни облаков

- Вообще предлагаю чай пить отдельно, а кагор - когда приземлимся.

В конце концов решили пса взвесить. Если потянет больше двадцати килограммов - в полет не брать. Митька, словно поняв, выскочил из эллинга и в кустах опростался... Потянул на девятнадцать четыреста.

- Ладно, - махнул рукой Артур. - Его же сородичи первыми побывали в космосе.

Холодный октябрьский фронт медленно тянулся со стороны Скандинавии, предвещая затяжные дожди, обледенение, нелетную погоду. Вчера он достиг Ленинграда. Завтра мог скатиться к нам. В это время Морозейкин и получил разрешение на полет. Весь день мы размещали метеорологические приборы. Устанавливали громоотвод и барограф, который вместе с бортжурналом должен был регистрировать все изменения в полете. Ночью прибыла вызванная Стрекалисом воинская команда.

На поле перед эллингом солдаты разостлали брезентовые полотнища, на них положили оболочку. По шлангам из баллонов пошел газ. Поначалу оболочка будто и не думала надуваться. Лишь пузыри волнами прокатывались под серебристой тканью. Но постепенно начал расти холм. Солдаты взялись за поясные веревки, продетые через петли и пропущенные по верхней части оболочки.

Гора вздымалась, превращаясь в исполинский гриб.

- На поясных, плавно сдавай! - покрикивал Марк Исаевич, теперь уже начальник старта.

Солдаты понемногу отпускали поясные веревки, оболочка поднималась выше и выше. Наконец гриб превратился в гигантскую грушу. Мы вывезли из эллинга тележку с гондолой, прикрепили корзину к подвесному обручу. Артур развесил свои последние приборы - анероид, ртутный барометр, радиационный термометр... Мне надо было позаботиться об антенне для рации и пеленгаторе, выполненном в виде хвостового оперения ракеты из прессованного картона с медной стружкой.

Начало светать. Мы надели меховые комбинезоны, унты, шлемы. Проверили содержимое карманов. Для индивидуального пользования у каждого был фонарик, нож, небольшой, но калорийный запас еды.

Солдаты помогли пристегнуть парашюты. По лесенке мы поднялись в гондолу. Здесь едва хватало места, чтобы стоять не толкаясь. В корзину было втиснуто великое множество вещей: термосы, приборы, запасная одежда, фотоаппаратура, картонные коробки с провизией.

Плотный осадок самого обыкновенного страха, наверное, чувствовал каждый из нас. Мы старались не думать о нем, но совсем отделаться от него не могли. Мы не знали, куда нас вынесет, выдержат ли стропы и гондола, не пропадем ли в облаках, шквалах и внезапных нисходящих потоках, удачной ли будет посадка. Доверившись, так сказать, широким объятиям воздушного океана, мы уже не управляли своей судьбой.

Стрекалис доложил Морозейкину о готовности к полету.

Тут я вспомнил о Митьке. В суматохе мы совсем забыли о нем.

- Митька! - позвал я.

Пса не было. Сдрейфил, подлец, в последнюю минуту.

- Ладно, пусть дом сторожит, - успокоил Артур.

Я стал перекладывать спальные мешки, готовя сиденья, и вдруг обнаружил не только Митьку, но и притаившегося котенка Прошку. Пес лизнул в щеку: молчи, мол, пока не взлетим.

Морозейкин объявил десятиминутную паузу. Сенечка начал уравновешивать аэростат. По его команде солдаты отпустили корзину, она немного приподнялась над землей и остановилась. Подъемная сила сравнялась с весом гондолы и всего шара. Даже если сбросить на землю совок песка, аэростат сразу начнет подниматься.

Томительно тянулись минуты. Восток светлел больше и больше, выявляя плотную облачность.

- Поясные отдать! - скомандовал Стрекалис.

Вылетели из петель поясные веревки, попадали наземь. Теперь солдаты держали аэростат только за короткие концы, привязанные к нижнему обручу гондолы. Марк Исаевич подбежал к нам, спросил, заикаясь:

- Г-готовы?

- Порядок.

- Экипаж к полету готов, все в норме, - доложил Стрекалис по карманной рации.

- Минутная готовность, - отозвался Морозейкин, он медлил, как бы соблюдая русский обычай: посидеть перед дальней дорогой.

Стрекалис сорвался с места, закружил по брезентовому, освещенному прожекторами кругу, точно шаман:

- Полная тишина на старте! Всем - в сторону! И выкрикнул последнюю команду: - Даю свободу!

Солдаты разом опустили руки. Сенечка выбросил песок. В напряженной тишине аэростат медленно поплыл вверх.

- В полете! - торжествующе завопил Стрекалис.

- Есть в полете, - у Сенечки тоже дрогнул голос. - Взлет шесть сорок.

Произошло чудо, имя которому - полет воздушного шара. Без толчка или рывка мы вдруг очутились в воздухе. Тишину в эти волшебные секунды не хотелось нарушать даже возгласами восторга. Аэростат шел вверх. Люди внизу становились все меньше и меньше. Плавно отодвинулась залитая электрическим светом стартовая площадка, плоская шиферная крыша эллинга. Из серой тьмы показался главный обсерваторский корпус с немногими светящимися окнами, за которыми находился штаб. Пробежала линейка-аллея с редкими фонарями, потом обозначился четкий прямоугольник всей нашей территории, обнесенный бетонными заборами. А дальше угадывались дома, кварталы, островки садов, заводы, где костерками полыхали ночные лампочки.