Из записок судебного деятеля

Затем начались обычные заседания, и потянулись рядовые дела о кражах со взломом и о третьих кражах с собственным сознанием подсудимых и весьма несложными обстоятельствами дела. Будучи очень занят, я не имел времени заходить в эти заседания. Но недели через две один из моих товарищей прокурора намекнул мне, что было бы желательно, чтобы я послушал руководящие напутствия председателя, и на мой недоумевающий вопрос объяснил мне, что старик так вошел во вкус заключительных слов, сказанных им по первому делу, что повторяет в каждом заседании по нескольку раз свое «да укрепит и просветит»… иногда вызывая невольную улыбку у слушателей. Я пошел в ближайшее заседание и убедился… «Ну, что? — спросил меня добродушно председатель, — Как вы скажете? Ведь дело-то, кажется, у нас идет ничего себе?» — «Идет-то идет, да только не находите ли вы, что от постоянного повторения вашего заключительного призыва последний теряет свою силу и становится заурядной фразой, в смысл которой уже никто не вникает?» — «Ну, уж извините, — воскликнул он, — уж извините! Сами меня научили, а теперь критикуете. Оно у меня уже и в книжку занесено»… Эта таинственная книжка, предрешавшая содержание каждого руководящего напутствия, была своего рода Vademecum [34] моего председателя. Она была наполнена отдельными периодами и единичными афоризмами, и те, кому удалось заглянуть в нее, уверяли, что в ней были для оценки доказательств помещены такие изречения:, «И что же представляет он (т. е. подсудимый) в свое оправдание? Одно голое отрицание!» Последнюю фразу, приходилось и мне не раз слышать из уст председателя о добросовестном, хотя и несколько своеобразном, отношении которого к своему делу я вспоминаю с искренним уважением.

Рисуя перед собою образ этого председателя, я не могу, отрешиться от воспоминания и о некоторых других его чертах, вызывавших невольную улыбку у окружающих, находившихся в судебных заседаниях, когда таковые посещала его супруга. Старик был не только добрым и рачительным семьянином, но и относился к ней с влюбленной нежностью, проявления которой считал вполне уместными и в присутствии посторонних. Когда она, одетая со вкусом, величаво проходила где-нибудь в гостях мимо карточного стола, за которым он играл обыкновенно «по маленькой», он прерывал игру и с молчаливым восхищением следил глазами за спутницей своей жизни. Ему, конечно, хотелось, чтобы она посещала заседания по наиболее интересным делам и могла убедиться в искусстве, авторитетности и своеобразном красноречии мужа. В местах для публики было поставлено особое кресло, замыкавшееся медной перекладиной, которую почтительно услужливый курьер отпирал в нужных случаях, и супруга председателя водворялась в предназначенное ей место. Появление ее всегда и неизменно производило особое впечатление на мужа. Он приостанавливался в ведении судебного следствия и, вынув старомодный лорнет с ручкой, осыпанной бирюзой, долго и с умилением смотрел в него на вошедшую и блаженно ей улыбался, посылая ей знаки приветствия.

В большинстве случаев, отчасти, впрочем, кроме столиц, руководящее напутствие свелось к указанию присяжным подробностей порядка их совещания и способа ответа на поставленные судом вопросы. За время моей прокурорской службы мне пришлось слушать настоящие руководящие напутствия по некоторым делам преимущественно в Харькове от Э. Я. Фукса и в Петербурге от А. А. Сабурова. Последний умел облекать содержательность своего напутствия в блестящую форму и обострять внимание и самодеятельность присяжных. Но многие другие напутствия, слышанные мною, были очень и очень слабы, представляя «медь звенящую и кимвал бряцающий», и, по правде говоря, только отнимали понапрасну время у всех присутствующих. Особенно было досадно, когда бесцветное положение доводов обвинителя и защитника, лишенное сжатого синтеза и самостоятельного анализа, следовало за полными блестящей логики речами Арсеньева или Поте-хина, за исполненными огня и художественных образов речами Спасовича, за тонкой и изворотливой диалектикой Лохвицкого, за обвинительными речами одного из моих талантливых товарищей — Случевского, Жуковского, Андреевского и др. Не лучше бывало и тогда, когда один из председательствующих' начинал «суконным языком» разъяснять в общедоступных, как ему казалось, выражениях юридические понятия, давно известные присяжным из жизни.