Из записок следователя

Это один из эпизодов «следственной» деятельности. Скажите, можно ли относиться к ним хладнокровно, можно ли ближайшим свидетелям их, почти участникам, не переживать очень много и очень тяжелых впечатлений? Бесстрастное достоинство ли тут? Скажут: перед следователем преступник, чего же тут особенного волноваться? В видах гарантии общественного спокойствия – худая трава из поля вон. Но в том-то и беда, что гораздо легче написать слово «преступник», чем добросовестно произнести приговор над человеком, в том-то и беда, что от худых семян да от худой почвы могла только и вырасти, что одна худая трава, в том-то и беда, что прилагать к худой траве закон возмездия за то, что она не стала к обоюдному желанию хорошей, более странно, чем тянуть к ответу человека, ни разу не бравшего в руки музыкального инструмента, за то, что он не может усладить вас симфонией Моцарта. Много раз приходилось мне стоять лицом к лицу «с преступниками», но если бы вы спросили меня: «А много ли из них было действительно преступников?», тогда, вместо ответа, я заставил бы вас анализировать каждый отдельный факт, проверить его стоимость в связи со всеми условиями, при которых он слагался, и потом посмотрел бы, что бы вы сказали сами, посмотрел бы, поднялась ли бы рука и у вас, чтобы бросить камень в изуродованное преступлением лицо злодея…

Правда зло, во всем его ужасающем безобразии совершено, его совершитель стоит перед вами, в виду дымящейся крови, пролитых слез, в виду неумолимой жестокости, не внявший ни стонам, ни мольбам, в виду попранных самых святых прав личности, ваша рука судорожно сжимает камень и готова бросить его, но в момент вашего движения, в лице того же зла, того же преступника, встают перед вами «проклятые вопросы» и говорят: разрешай сначала нас.

«Кто виноват?» – навязчиво вертится в вашей голове, и бесконечный лабиринт открывается перед вами, войдя в который вы чувствуете себя подавленным, ошеломленным: здесь и общество, с его неумелой постановкой и разрешением самых кровных, самых насущных вопросов, и личность с физиологическими, присущими ей данными, и какой-то странный, ничем не отразимый фатум, все перемешалось и перепуталось, все как будто сговорились, чтобы довести жизнь до проявления себя протестом…

Но не успевши дать «прямого ответа» – на бесконечную нить вопросов, вытекающих из «кто виноват» – вам уже приходится приниматься за разрешение других не менее «проклятых», не менее мучительных положений: если зародыш совершившегося зла таился в физиологических данных, присущих человеку, если он развивался вследствие условий, видоизменение которых находилось вне воли отдельной личности, если окончательное совершение его обязано сцеплению тех роковых обстоятельств, предвидеть и удалить которые не представлялось возможности, то кто же должен отвечать?..

В этих вопросах заключается вся суть, в них и источник переживаемых вами тяжелых впечатлений; обойти их вы не можете, они мучительно стучатся к вам, режут глаза, не дают покоя; в болезненных протестах, в потрясающих душу преступлениях, в подавленных и давящих, вам везде слышатся эти вопросы и требуют «прямого ответа». Хитрить с ними, отделываться полунамеками, полуответами нельзя: угрюмо стоящая жертва их неразрешенности безмолвно упрекнет вас же самих в недобросовестности…

А что на них полного-то, ответите вы, беспристрастный открыватель истины? Отречься от них вовсе, молча проводить «идею права и справедливости»? Да разве это возможно? Разве вы не чувствуете, что между «проклятыми» вопросами, тем, кто задает вам их, тем, на чью голову обрушились они, и вами проходит живая связь, разорвать которую вне ваших сил? Разве вы не сознаете общность атмосферы, как порождающей эти вопросы, так и той, которой вы дышите?..

Да, быть лицом к лицу с «преступником» нелегко: целая жизнь проходит перед вами, и вы видите, как она безжалостно мнет человека, как она хлещет прямо в лицо ему своими ударами, как она гонит его изо дня в день, ни разу не давая вздохнуть свободно, как потом, натешившись вдосталь над человеком, бросает его со всего размаху на людское позорище: казните, дескать, его, преступник он, не заурядь с прочими осмелился идти…

А тут еще стон раздастся…

И относись после того хладнокровно…

До издания последнего наказа судебным следователям подсудимых подвергали заключению в тюремном замке без соблюдения формальностей; современное же законодательство, желая гарантировать личность подсудимого, постановило, на случай лишения свободы, соблюдать ряд известного рода формальностей, приведение в исполнение которых лежит на обязанности следователя. Процедура-то эта и составляет в жизни следователя ряд тех минут, которые по преимуществу можно назвать скверными. Прежде, то есть до отправления преступника в острог, следователь был, пожалуй, открыватель истины, теперь же он становится исполнителем, ему первому приходится нанести удар.