Из смерти в жизнь

Дух рассудил, что по-своему они были правы, ведь он и в самом деле был страстью к разуму, любви и творчеству, тлевшей, пусть очень глубоко, в каждом человеческом сердце.

Но сейчас дух человеческий начал понимать, что эта зарождающаяся религия была лишь полуправдой и несла в себе многие опасности. Потому что если он, дух человеческий, за что-то и достоин поклонения, то не за то, что он человек, а за то, что дух – за то, что его суть, как и суть его малых членов, в разуме, любви и творческой воле. Те, кто почитали его, были воистину верны Духу, что проявлялось в преданности разуму, любви и творческой воле; но, обращая их верность на себя, на несовершенный дух их рода, он искажал их верность вселенскому Духу, а тем самым и себе, своей истиной природе.

Дух человеческий невольно тянулся к божеству за пределами его самого, к вселенскому Духу, в котором состояла его суть, правда, бесконечно увеличенная. А еще он в мучительном замешательстве распознал в себе темную тягу к чему-то вне этого всеобщего и светлого Духа разума, любви и творчества – тягу к неведомому чужаку, непостижимому и ужасному, но неким ужасным образом и прекрасному. Великий дух человеческий, так медленно и мучительно пробуждавшийся на протяжении веков, наконец слепо ощутил присутствие Другого, лишенного всех вымышленных для него человеком образов-одеяний. Постигнув для начала, чем не был это Другой, дух человеческий начал ощущать и то, чем он был, хотя ничего еще не знал о его истиной природе, кроме его ужасающей чуждости.

Тот не был ни Ра, ни Шивой, ни Хроносом, ни Ягхве, ни Иисусом. Пока еще нельзя было (эта мысль ошеломила его до головокружения) сказать наверное, был ли этот темный Другой равен Духу, был ли он идеалом разума, любви и творческой воли. Чужак, возможно, был выше всего того, к чему стремились как к святыне дух человеческий и иные духи всех рангов.

Подумав об этом, дух человеческий, забыв о муках телесных терзаний, вскричал, обращаясь к Другому: «О Ты, Ты, Ты!» – и онемел. В сердце его зародился шепот: «Могу ли я, малое и низкое создание, обращаться к нему? Как мне дотянуться до него? Звезды и галактики являют его, атомы и электроны – его проявления. Каждая букашка, каждая ласточка, каждый полевой цветок свидетельствуют о нем. Люди во всех своих поступках, добрых и злых, неотвратимо выражают его. И я, хоть и предан всем существом светлому Духу, невольно приветствую и его, Другого. Хотя мне суждено вечно сомневаться, действительно ли эти двое различны или они – одно. Дух я смиренно познавал, но что есть Ты? Слепящая тьма в глазах. Оглушительное молчание!»

Снова кормовой стрелок

Убедившись в своем бессилии постичь Другого, дух человеческий снова обратился к размышлениям о Духе – божестве более привычном и более познаваемом; божестве, которому он твердо и безошибочно присягнул на верность.

Однако можно ли назвать божеством то, что, возможно, не обладает персональным сознанием, но является чистым идеалом, претендующим на чью-то верность, – быть может, неоправданно? Что, если этот идеал внедрен в него Другим, чтобы стать законом, возможно, вовсе не обязательным для Другого? Этого дух знать не мог. Зато он без тени сомнения знал, что для него и для всех его малых членов путь Духа – это путь жизни. Все существа во всем множестве галактик, обладающие хотя бы частицей собственного света, по самой своей природе должны быть верны Духу – или они изменили бы свету, сияющему внутри них. Для всех путь жизни – это путь чуткого разума, любви и творчества. Хотя образ этих понятий может странным образом изменяться и противоречить друг другу. Низшим существам самые яркие проявления духа могут представляться выжженной пустыней. Дух человеческий, вспоминая долгие блуждания своего роста, видел, как много обличий принимал для него Дух, впервые смутно угаданный во времена отца Адама.

В тот первый миг его жизни между ним и личностью первого человека не было разницы. Но теперь, когда люди так умножились в числе, между духом человеческим и каждым из них лежал широкий водораздел. Они стали так многообразны! Даже в выражении Духа они вечно конфликтовали, ведь каждый был обуян одним из проявлений Духа, одним направлением или способом познания, любви или творчества. Дух же, включавший в себя все их разнообразие, в равной степени разделял все их противоречивые достижения. Он был един для всех. Более того, члены его были так эфемерны, а он – вечен. Они так привязаны к краткому цветению своего индивидуального «я», он – так далек от этих уз.