Из ниоткуда в никуда. Часть 2

– Только я с берега попробую. Эта пирога мне доверия не внушает. А плаваю я не очень.

На самом деле Максиму сейчас не хотелось разговаривать даже с другом. Он боялся, что растеряет свои новые ощущения, которые и сам еще не мог понять.

Николай не стал уговаривать. Он свободно столкнул легкую лодку в воду. Сложил в нее удочки и весло и запрыгнул сам.

– Не передумал? – спросил он, когда лодка уже тихо скользила от берега.

Максим не ответил, вышел на край мостика и смотрел, как друг разворачивает лодку и отплывает.

С заходом солнца, когда они варили уху в котелке и запах от нее вместе с дымом кружился над водой и лесом, на полянку вышел невысокий пожилой мужичок в кепке, кургузом черном пиджаке, болотных сапогах, сложенных несколько раз ниже колена, и вещмешком за спиной.

Поздоровавшись, он снял рюкзак, присел к столу и закурил.

– А тебя я знаю, – сказал он, обращаясь к Николаю. – Ты Маши Васильевой сын. Мы же с ней учились в одном классе. Тогда деревня еще живая была. Народу много. Молодежи на танцах полный клуб собирался. Потом все в города поехали. И ты, помнится, тоже уехал.

– Вы же дядя Ваня! – обрадовался Николай. – Я вас сразу не узнал. Столько лет прошло.

Они стали вспоминать общих знакомых. Николай спрашивал, где они, чем занимаются. Дядя Ваня охотно отвечал. Только большинство его рассказов кончались печально. Кто‑то замерз в сугробе, кто‑то попал под поезд, кого‑то в драке зарезали в клубе. Все истории подразумевали, что люди много выпивали перед этим.

– У вас здесь кто‑нибудь из мужиков своей смертью умирает? – не выдержал Максим.

– Ну, если успеешь бросить, то есть шанс. Я вот уже лет пять не пью. Избушку выстроил. Баню собрал.

– Неужели все один? – искренне удивился Николай.

– Один конечно, – спокойно, без хвастовства, ответил дядя Ваня. – Остальные пьют. А из пьяницы какой работник? В прошлом году двое пришли помочь и утонули. Напились, поплыли порыбачить, лодка перевернулась и конец.

Дядя Ваня встал и прошел в избушку. Принес четыре тарелки для ухи и ложки. Достал из рюкзака большую краюху черного хлеба.

– Уха у вас уже сварилась. Пора ужинать.

Он по-хозяйски снял с костра котелок и аккуратно разлил часть ухи по тарелкам. Потом взял ложку и выложил рыбу со дна котелка на четвертую тарелку. Николай в это время нарезал хлеб.

– У меня и водка есть под уху, если надо, – предложил дядя Ваня.

– Вы же не пьете? – улыбнулся Максим.

– Я-то да. Но водку всегда держу поблизости. С ней, как с бабами. Если баба под боком, ее и не хочется. Вот поэтому я от своей бабы на озеро бегу.

– А она дома без вас не скучает?

– Скучать ей некогда, но ревновать – ревнует. Два раза даже прибегала проверить, нет ли у меня здесь какой‑нибудь русалки, – засмеялся мужичок.

– А вас самого не тянет? На русалок? Не скучно здесь одному?

– Раньше, по молодости, когда здесь еще с отцом рыбачил, через день в клуб на танцы бегал в деревню. Десять километров туда, десять обратно. А сейчас… Отбегался видать.

– Здесь же на этой полянке вроде и раньше была избушка? Мы еще совсем пацанами тоже сюда ходили, – вспомнил Николай, пододвигая к себе тарелку.

– Была. Еще дед мой строил. Нерадивые рыбаки сожгли по пьянке.

– Что же у вас так пьют много, – не выдержал Максим.

– А что еще делать? На работе никого не волнует, работаешь ты или баклуши бьешь: платят одинаково. Поэтому работают спустя рукава – времени свободного много. Раньше жили труднее. Корову надо было держать, овец, птицу… А это значит сенокос, навоз почистить надо, скотину накормить… Людям некогда было пить. А теперь…

– Можно же дело себе найти… Вот вы избушку построили…

– Так-то оно так, – грустно вздохнул дядя Ваня. – Но если не пьешь, значит, ты вроде как чужой для всех. Как прокаженный. Я когда осенью в деревню возвращаюсь, то как в другую страну  попадаю. Смотрю на людей, будто они иностранцы и говорят на чужом  языке. Хожу между ними и думаю: а вдруг я никогда не пойму о чем они говорят. Потом чуть отпускает…

– Неужели людям не стыдно? – не унимался Максим.

– Чтобы стыдиться, надо чтобы примеры были правильные.  А если все вокруг пьют – и мужики, и бабы, то и осадить некому. Нет уже тех, кого могли послушать. Кто потолковее в город убежали, а старики вымерли.

– Что-то я не вижу, чтобы в городе совестливых прибавилось, – заметил Максим, так и не приступив к ухе.

– Это потому, что корни они свои теряют. А без корней человек рано или поздно засыхает.

– Что же делать? – спросил Николай. – Здесь остаться – сопьешься, в город уедешь – корни потеряешь.

– Не знаю… Для меня эта заимка все. Я здесь себе и бог, и царь, и судья. Если остальной мир куда провалится – мне наплевать.

Остатки дыма от костра растекались над водой и смешивались с появившимся туманом. Заметно похолодало. Учуяв запах еды,  прилетели две вороны и сели на верхушке соседнего дерева.

Дядя Ваня доел уху, выпил крепкого, но уже остывшего горького чая и пошел в избушку.

– Надо печурку протопить, – сказал он. – Ночи холодные. Померзнете.

Максим тоже встал, подбросил в огонь несколько толстых веток и повесил над ними чайник.