Из меди и перьев

– Да, нам пора. Улаф мертв. Сигур… – она искоса взглянула на тело того, кто так и не стал ни ее суженым, ни ее гибелью. – Сигура тоже не стало. А вот Морелла все еще жив. И горцы все еще в городе. И толпа все еще против нас. Оставаться на месте опасно. Мы шли к дому Совета – к нему нам и нужно идти. Ниле говорит, что он это сможет.

– Ниле-то сможет, – кивнул Микаэль. – Он очень попробует, твой мох, дорогая, оказался очень неплох. Да только идти надо быстрее, чем кажется, – он заглянул в синие глаза Каи-Марты.

– Ты все еще думаешь, что не будет войны? – согласился с ним рыцарь. – Скажи, Кая-Марта, усмирит ли гнев горцев то, что их лидер истекает кровью на площади?

Остальные молчали.

– Ты был, как всегда, прав, добрый сир рыцарь, – пробормотал Микаэль. – К войне этот город не готов совершенно. Да что уж там. Мы никогда ни к чему не готовы.

Глава XXXVIII

А они и правда ни к чему не готовы. Прав был его друг Микаэль, и прав был тысячу раз. Не готов ни Исолт, ни Совет, ни гвардейцы, ни молодая королева в Руаде, о которой давно в портовом городе ни слуху, ни духу, не готовы ни он, ни Сольвег, ни Микаэль, ни девица, которая жизнь его разбила на много мелких блестящих осколков – уже не собрать, да и не нужно. Ноги болели от бега, порез на щеке нещадно щипал, а сам он был в серой грязи и пыли – пожалуй, далеко он теперь стоит от прежнего рыцаря, от рыцаря-торгаша, который так хорошо управлялся с деньгами, счетами и цифрами. Ему это нравилось, впрочем, как стало понятно. И не было в том ни глупости, ни самообмана, и прошлая жизнь влачилась не жалко – она была просто другая. Только Кая-Марта, обычная девица с уличной ярмарки, так просто сбила его с пути – как ребенка.

Что ж, рыцарем он, может, стать уже не успеет, а вот Исолт… Зачем-то Эберт сейчас вспомнил отца, вспомнил, как тот говорил ему о стране и о городе, говорил, что все глупцы, что все не так и не эдак, что скоро начнется война. Да, война. Война перемен. Он ее не застанет, может, и к лучшему. А вот Сольвег? А Микаэль?

Подле него стоял только сирин. Кая-Марта теперь не казалась ни таинственной девой из сказки, ни загадочной тварью из страшных легенд, ни даже той, что жизнь и радость у него отняла. Он глядел сейчас и, признаться, не чувствовал ничего кроме жалости. Жалости ленивой, не острой, обыденной, будто к нищенке у ворот.

– Так глупо ты поступила, вернувшись ко мне, – промолвил сир рыцарь.

Кая повернула к нему худое лицо. Немой вопрос был на нем, немое недоумение.

– Эберт, милый, – прошептала она. – Эберт, ты разве не видишь?

Но он видел, все видел. Она думает, верно, что разум снова ему изменил, что он от страха или от горя стал дурачком – оттого он теперь не боится, не в ужасе, не понимает, где он стоит. Ан нет, отлично он все это знает и видит. И страшно ему, ему ужас как страшно. Вот только не за себя.

Эберт Гальва отлично понимал, что стоят они с Каей-Мартой сейчас на помосте, на простом деревянном помосте, на котором в городе казнили убийц и изменников. На него их обоих загнали – так высоко! А внизу, внизу-то были толпы людей и громкие крики, очень много оскаленных лиц. Эберт вспомнил то утро, когда узнал, что Сольвег, невеста его, его ненавидит. Он был удивлен, он был так озадачен, что вызывает столь сильные чувства – а вот и поди ж ты. Теперь его ненавидит весь город. Каждая толстая горожанка, что слышала на базаре, будто Эберт Гальва привечает убийц и чудовищ. На кол его. И голову с плеч. И бросить под копыта коней.

Он почувствовал, как Кая-Марта невольно коснулась его руки, зацепилась тонким белым мизинцем. Ну что ж, он не отпрянул. Ей страшно. Интересно, для нее все закончится здесь? А для него? Для Микаэля, для возлюбленной Сольвег?

Он позволил себе слабость, отвернулся от собственной смерти и повернулся назад. И Сольвег, и Микаэля держали крепко, чтобы не вырвались. Эберт уже не знал, горожане то или горцы, все перепутались между собой, все сплелись в одну кашу. Друг друга они ненавидели, но этих двоих на помосте ненавидели больше, потому их туда и загнали. А они ведь дошли почти до конца, почти что дошли, вон уже дом Совета, так близко, они ведь прямо под окнами. Эберт уже и не помнил, как все случилось. Кто-то первый заметил их, собрал остальных, а потом началось.

Теперь смерти Каи и Эберта хотят горожане, потому что нет места в Исолте убийцам и чудищам.

Теперь же их смерти хотят и крикливые горцы – они за Улафа мстят, кровь за кровь, чего вы хотите. Эберт не знал, может, их снова предал аптекарь, может, и кто-то еще, теперь уже это не важно.

– Ты знаешь, – ему прошептала Кая. – Они ведь не знают, кого и за что убивают.

Он обернулся.

– Ведь ты не виновен, – она шептала и смотрела прямо в толпу. – Горцы не знают, что у Улафа было чудовище. Что в гневе жители только за это. Что от этого злость, от этого подняли гвардейцев на лагерь. Эта война так искусственна и нужна она лишь одному в этом мире. И никто не знает, за что кровь свою проливает, никто.