Из дневников и рабочих тетрадей

Роман «Время и место» был опубликован в летних номерах «Дружбы народов» за 1981 год, как обещал Баруздин. В тексте были сделаны (с моего согласия) небольшие, но существенные купюры.

И все равно опубликовать такой роман, как «Время и место», в восемьдесят первом году было для редакции подвигом, потому что, как сказал мне директор издательства «Советский писатель»: «Есть мнение, что роман издавать не следует».

Были купюры и в другой посмертной публикации – романе «Исчезновение» (первый номер «Дружбы народов» за 1987 год).

Да и в восемьдесят седьмом этот роман проходил со скрипом. И только предельно бережное отношение к тексту редактора уберегло посмертные публикации от искажений и непоправимого урона.

Я же нуждаюсь в absolutio,[283] и, может, эта история хоть немного оправдает меня.

Был у Юры задушевный друг: знаток русской литературы, критик, редактор из ГДР – Ральф Шрёдер. Юра его любил, бесконечно доверял ему. С ним беседовал дни напролет.

Ральф – бессребреник, чистая душа, яркий тип немца-мыслителя, живущего идеями. В прошлом веке он был бы знаменитым философом, но ему выпало родиться в веке XX, да еще в ГДР.

Человека такой же энциклопедической образованности, такой же бескорыстной любви к литературе отыскать нелегко.

Один пример. При Ульбрихте Ральф, как диссидент, провел несколько лет в тюрьме, в одиночке.

Потом наступили времена, когда Ральф – узник совести – мог уехать в ФРГ (правительство Западной Германии выкупало таких людей), более того, там, за Берлинской стеной, Ральф стал бы благополучным профессором и получил бы немалую компенсацию за проведенные в тюрьме годы (платили, кажется, 7 марок за день неволи). Возможно, я ошибаюсь в цифре, но дело не в этом, а в том, что Ральф на мой вопрос, не задумывается ли он о том, чтоб переместиться на Запад (жилось ему трудно), взглянул на меня с изумлением своими очень немецкими голубыми глазами и сказал что-то вроде: «Ольга, это невозможно! Абсолютно невозможно! Я же не смогу приезжать в Москву и беседовать с Юрием и Володей».

Помню, как в августе восемьдесят четвертого он приехал на похороны Володи Тендрякова. Я тогда просила одного из секретарей Союза писателей ГДР Макса-Вальтера Шульца и тогдашнего министра культуры Клауса Хёпке помочь Ральфу срочно выехать в Москву. Оба оказались на высоте, и Ральф без проволочек прибыл в Москву. Приехал растерянный, несчастный. Ушел последний друг.

Назад Ральф увозил с собой текст «Времени и места» без купюр, текст, якобы подаренный ему Юрой три года тому назад.

Надо сказать, что мы с Ральфом являли собой странную пару в аэропорту «Шереметьево»: Ральф – в босоножках, без носков, расхристанный, заплаканный, и я – напряженная до окаменелости. Дело могло закончиться большими неприятностями. Время текло суровое. Таможенники, глянув на Ральфа с сочувствием и некоторым изумлением, беспрепятственно пропустили его, и рукопись уехала в издательство «Фольк унд Вельт».

И все-таки эта авантюра чуть не обернулась для Ральфа гибельными последствиями.

Одна дотошная славистка из Америки, знавшая немецкий и русский, специалистка по творчеству Трифонова, сравнила два текста и обнаружила «лишнее» в немецком издании. Об этом она радостно сообщила в письме на имя директора издательства.

Тот вызвал Ральфа в кабинет и, спросив что-то вроде: «И себя и меня под монастырь решил подвести?» – показал письмо.

Ральф как-то выворачивался. Директор хоть и был высокопоставленным чиновником, все же крови не жаждал, да и к творчеству Юры относился с пиететом. В общем, не дал делу хода. Так и обошлось.

Потом времена изменились, и я в первом же книжном издании вернула купюры и в «Исчезновение», и во «Время и место». Сейчас кажется смешным: нельзя было упоминать, что кто-то из героев эмигрировал, кто-то ударился в буддизм, что тоже «было эмиграцией», невозможна была фраза: «Мы разные, хотя бы потому, что едим разную колбасу» (намек на спецраспределители!), нельзя было, чтобы герой умирал в бедности, всеми позабытый, много чего было нельзя, и потому тогда в Шереметьеве нам с Ральфом было совсем не до смеха.

И все же в восемьдесят первом публикация романа стала событием. Как были событием в жизни читающей России все книги Юрия Трифонова.

Из груды писем восемьдесят первого года это письмо я вынула наугад.

Вот оно.