Приходил Федор.
– Ты, само, Юрка, говорят, у тебя рука в ЦК есть.
– Говорят. Но ордена она дает тебе и секретарство тоже, да и премию.
– Так ты, само, обиделся, что ли?
– Я – нет, а ты?
Смеялись.
Хорошо, что здесь Лена.[278] От нее идет неизменное тепло старой верной дружбы. Такое необходимое мне теперь особенно. Лена – единственный человек, в отношениях с которым никогда не было спадов.
Гриша[279] прочел поэму, где поминает Васю.[280] И вдруг стало так одиноко. Нет Левы, Вася далеко, все равно что на другой планете. Свидимся ли когда-нибудь? Интересны Федор и Василь Быков, но ведь не с ними столько пережито, столько потеряно и столько обретено...
Впервые чувствую всю полноту своей ответственности за единственных моих – Олю и Валентина. Первый раз в жизни чувствую боязнь умереть до тех пор, пока я им больше не буду нужен.
Никогда не буду его наказывать. Забрался с ногами на обеденный стол. Стоит, топает и глядит с вызовом. Я велел сойти. Не слушает. Еще раз, – топает. Ноги маленькие, в белых ботиночках, а топает сильно, и какие-то дурацкие красные рейтузы на подтяжках. Я его снял со стола и повел в угол. Он завыл. А в углу протянул мне облезлое деревянное колесико, – «На, папа». Откупался, выходит, или жалел меня?
Я представил, как огромный великан хватает меня за руку и тащит в угол. Стоит надо мной, что-то грозно бурчит. И вдруг великана становится жалко, ведь он огорчен такой ерундой!
В редакции «Дружбы народов» попросили дописать еще главу – тринадцатую, чтоб не было намека на то, что герой умирает. «Просветлить». Юра сообщил мне об этом пожелании с какой-то странной кривой улыбкой.
Дело в том, что об этом же просила и я, но по другим причинам. Мне казался дурным предзнаменованием финал. Когда Юра прочел последнюю главу, я заплакала, такая охватила тоска.
Юра дописал еще одну главу, и Татьяна Аркадьевна Смолянская, верный друг и редактор, прочитав новую главу, сказала о герое: «Уж лучше бы он умер. Такая страшная жизнь». Вот так «просветлил».
Глава была написана в декабре и называлась «Пережить эту зиму».