Из дневников и рабочих тетрадей

Я очень долго не писал, потому что были экзамены и еще ряд величайших событий.

11-го я ходил к маме в Бутырки, заполнил бланк и стал на очередь во 2-ое окно. Долго стоял, наслушался ужасов, насмотрелся десяток лиц, размытых слезами, недовольных, озлобленных.

В Бутырках мамы не оказалось. Я пошел назад к остановке 18-го. Жара! Выпил квасу за 10 коп.

Доехал до Никитских ворот, там сел на 16-ый и скоро был у Пресни. Вобщем, в два часа, в самый зной, вспотевший, запыленный, еле передвигавший ноги, доехал домой.

В этот же день приехала бабушка и привезла письмо мамы, оно было завернуто в какую-то бумажку. Мамочка писала, что она подъезжает к Свердловску, велит не унывать и о себе не беспокоиться. Еле видны буквы, письмо написано на маленьком клочке бумаги. Сбоку приписка: «Товарищи, кто найдет эту бумажку, пусть отправит по адресу: Москва 72, ул. Серафимовича, д. 2, кв. 137. Юрию Трифонову».

А на конверте надпись детским почерком.

«Мы нашли эту бумажку на переезде гор. Свердловска».

Хорошие ребята. Бедняжка мамочка, и так мне ее жалко.

11 июля

На даче очень скучно, все разъехались.

От мамы было второе письмо, такое же, как и первое. Дядя Павел уже на месте назначения, в городе Свободном.

От папы ни слуху, ни духу. Что-то с ним?..

Неизвестно!

Тут с ребятами у меня конфликт. Однажды мы сидели на лестнице и разговаривали о собаках. Ганька говорил, что мой отец стрелял в них. Я утверждал обратное. Ганька в колких и насмешливых выражениях описывал моего отца, я еле сдерживал слезы. Под конец он сказал:

– Ну теперь баста, хватит собак стрелять, попало ему на орехи.

Я не удержался и разревелся.

Через некоторое время Ганька снова начал задираться вместе со Славкой, напоминая происшествие на лестнице. Я размахнулся и свистнул Славке по носу. Тот заревел.

Вчера мы играли впятером в итальянку. Ганька меня снова дразнил обезьяной, я отвечал тоже. Под конец он решил довести меня до слез и сказал:

– Юрочка психует, весь в отца. Папаша-то сидит за решеточкой!

Он хотел, чтоб я заревел. Но я сдержался и подошел к нему, сказав:

– А тебе какое дело?

И замахнулся. Тот покраснел, отскочил в сторону и бросился бежать, я – за ним. Он скоро далеко убежал, струсил.

В прошлом году, когда еще никто не знал об аресте папы, я чистосердечно, как другу, рассказал все Ганьке.

Никому из всех ребят я этого не говорил. А Ганька оказался не другом, а просто подлецом.

Славка еще долго ехидничал про меня, и я решил, если он еще посмеет что-нибудь сказать, то я изобью его, как не знаю кого.

16 августа