Ивановна, или Девица из Москвы

Том, по-прежнему самый бдительный ее защитник, снова помчался к трупу, снял с него военную накидку и, хотя, как он сказал, ему противно было надевать французскую одежду, у него хватило здравого смысла презентовать собственную куртку даме, то есть сделать ей самый подходящий подарок. Проявленная им в этой истории деятельная забота доказывает превосходство рассудка над чувствами. В то время как Том столь изобретательно и в самом деле с пользой действовал ради той, для кого моя пылкая душа хотела б «почесть яркую сорвать с луны», я стоял, погрузившись в созерцание ее совершенной красоты, вздыхал над ее горем и думал: «Будь ты в моей стране, прекрасная страдалица, где у меня есть большой дом, ты не только бы ела мой хлеб и пила из моей чаши, но возлежала бы на моей груди и…» Нет! Не стану заканчивать эту цитату, поскольку вижу, что вы смеетесь надо мной, Чарльз! Но, несмотря на ваш смех, я буду настаивать на том, что чувства, которые я испытываю к этой удивительной девушке, настолько чистые, настолько братские, настолько возвышенные, что я мог бы стать ей отцом или братом, или даже ангелом-хранителем, вовсе не вздыхая по более близкому союзу.

«Тогда, Нед, вы чудесным образом переменились!»

Я отрицаю это. Прежде мой взор склонен был блуждать лениво, мое сердце, возможно, было чересчур чувствительным и сверх меры, чуть сверх меры, поддавалось соблазнам. Но я настаиваю, что у вас есть только право говорить, что я чудесным образом изменился к лучшему, а не переменился. Но вернемся к Ивановне.

Взяв меня за руку, она молча, нетвердыми шагами направилась к жалкому жилищу, кое-как построенному из досок с каким-то подобием кровли. Как только она вошла туда, раздался слабый радостный возглас. Я последовал за Ивановной и увидел сидящую на голой земле молодую женщину, явно очень больную. Голова ее покоилась на коленях пожилого мужчины, супруга которого помешивала что-то в треснутом горшке над разведенным на полу огне, видимо готовя еду к возвращению своей хозяйки.

«И это твое жилище, Ивановна!» — возопило мое изумленное сердце, испытывая боль каждой своей частицей. Я понял, что слова, идущие из сердца, были прочитаны в моих глазах, ибо прекрасная дева, обернувшись ко мне, сказала:

«Вы должны понять сэр, что это жилище вполне устраивает меня на то время, покуда я не смогу без риска перебраться в Петербург, ведь здесь за мной ухаживают мои служанки и я нахожусь под защитой, следовало бы сказать, своих подруг».

«Ах, госпожа, это вы их защита! — произнес старик. — Благодаря вашим добродетелям Господь с жалостью взирает на всех нас. Вашими молитвами ниспослано всем нам благословение».

Молодая женщина, прижав руки к груди, повторила слова старика, а затем стала сетовать, что ее госпожа так долго оставалась у могилы деда, и сказала, что они начали тревожиться, не случилась ли с ней какая беда.

«А где же, — добавила она, — добрый Шарльмон? Этого господина мы не знаем».

«Шарльмон вовсе не добрый! — сказала Ивановна, сверкнув глазами и содрогнувшись всем телом. — Больше не говори о нем, Елизавета. Я сильно настрадалась с тех пор, как ушла отсюда, так сильно (и снова в глазах ее появились слезы), что почти забыла о том печальном обстоятельстве, которое увело меня от вас. Но будьте покойны, этот господин — англичанин, наш друг, и он привез мне вести от Ульрики».

Много слез было пролито по этому радостному поводу, прослезился и я. Ивановна со взглядом, преисполненным благодарности, попросила прийти к ней завтра и тут же спросила, не могу ли я переправить короткую записку Ульрике, добавив при этом, что она не может оставить Елизавету или куда-то перенести ее в таком состоянии (что за благородная девушка!), а также не может сама написать Ульрике, поскольку ей нечем и не на чем писать, а то бы Джозеф, как бы ни был он стар, принес бы письмо. Тогда я рассказал ей о горе сестры, которая страдала от неведения по поводу судьбы Ивановны, и сказал, что готов немедленно отправить слугу с известиями, которых так ждет графиня. И пообещал прислать утром все необходимое для письма, поскольку я никогда не отправляюсь в путешествие без письменных принадлежностей. После чего я оставил Ивановну, чтобы она могла спокойно прочитать письмо сестры, которое она по-прежнему держала в руках, и отбыл с чувством человека, оставившего лучшую часть своей жизни позади.

Я писал вам письмо, а в это время несчастная дочь графа Долгорукого, скорее всего, подробно излагала свои трагические приключения встревоженной сестре, к которой, надо честно признаться, с тех пор, как познакомился с прелестной Ивановной, я испытывал уже гораздо меньше нежных чувств.