Иван Пырьев. Жизнь и фильмы народного режиссера

До недавнего времени многие считали, что занимательность и увлекательность есть монопольное свойство картин только комедийного, приключенческого и спортивного характера. Что же касается картин «серьезных», эпических, трактующих большие, важные темы, изображающих наше историческое прошлое или ставящих кардинальные вопросы жизни, то для таких картин занимательность, дескать, не обязательна и даже вредна…

Таким картинам из-за важности темы делалась скидка, а зачастую и полное всепрощение их художественных огрехов. Раз тема важная, политически правильная, ошибок нет – значит, все хорошо. Значит, и сценарий хорош, и режиссер талантлив, и актеры прелестны, и краски и звук великолепны… Хотя на самом деле все в этом фильме серо, тускло, неинтересно, и даже тема, как бы важна она ни была, становится плоской, скучной и, таким образом, дискредитированной.

Вопрос о занимательности наших картин чрезвычайно важный и насущный. В чем же, как мне кажется, заключается эта самая «занимательность», если понимать ее не вульгарно, не упрощенно и без какого-либо приспособления ее к обывательским вкусам?

Она – в силе воздействия на зрителя яркой художественной формой, близкой и понятной миллионам.

С самого начала и до конца фильм должен владеть вниманием и чувствами зрителя.

В зависимости от жанра фильм должен потрясать зрителя драматизмом действия или смешить комедийными положениями, обогащать знаниями или поражать открытием яркого человеческого характера.

Мы же чаще всего рассказываем зрителю то, что он сам не хуже нас знает. Причем рассказываем длинно, примитивно, без юмора, без полета фантазии, иногда даже без темперамента – уныло и прозаично…

В этом, я думаю, одна из главных причин того, что за последнее время между нашим искусством и зрителем образовался некий разрыв, образовались «ножницы»…

И вот вместо того чтобы понять и глубоко проанализировать причины такого разрыва и сделать соответствующие выводы, в нашей кинематографической печати и на творческих пленумах и конференциях стали раздаваться голоса, что зритель де наш в массе своей еще не дорос до понимания многих наших картин, а особенно картин «новаторских», «интеллектуальных»…

Несколько лет назад я был на одном из народных кинофестивалей в Сибири, где были не только просмотры новых картин, но и многолюдные зрительские конференции, дружеские встречи и беседы с рабочими, колхозниками, причем, беседы эти велись не только в официальной обстановке, но и в домашней, располагающей к большей откровенности и душевности.

В этих беседах разговор со зрителем о наших фильмах, о киноискусстве шел, что называется, лицом к лицу. Собеседники смотрели в глаза друг другу и говорили то, что думали. И здесь, как нигде раньше, мне стало понятно, как напрасны и несостоятельны опасения, что наш зритель «не подготовлен».

Передо мной был вполне квалифицированный ценитель нашего искусства, который искренне любил его, много знал о нем, много видел. Он хорошо разбирался в творческих замыслах, в изобразительном решении и в актерском исполнении. Оценки картин были разные, но в общем они во многом совпадали с теми, какие мы давали им на наших худсоветах, конференциях, а иногда даже более глубокие, более откровенные и резкие.

Все это говорит о том, что зритель у нас культурный, умный, и нам нужно не отмахиваться от его мнения, а прислушиваться к нему, глубоко уважать и изучать его.

Вместо этого некоторые наши критики и режиссеры в связи со схоластической дискуссией об «интеллектуальном кино» и беспокойством за частое несовпадение их оценок целого ряда картин с оценкой широких кругов зрителей впали в другую крайность. Они стали помышлять о специальных пояснениях зрителю «мудреных», якобы новаторских картин, и дошли даже до того, что стебли настаивать на открытии для наиболее «интеллектуальных» зрителей специальных кинотеатров. То есть, попросту говоря, предлагали разделить советского зрителя на «элиту» и «массу». При этом кое-кто из весьма ученых кинотеоретиков стал утверждать, что киноискусство не обязательно должно быть общедоступным и массовым…

Самое странное, что такая идея пришла в голову не кому-либо из людей посторонних для нашего искусства, а тем, кто занимается его теорией, кто анализирует его опыт. И родилась такая идея в стране, где более половины населения имеет среднее образование, где тринадцать миллионов людей участвует в художественной самодеятельности!.. А один весьма эрудированный в теоретических вопросах кино товарищ выступил в то время в печати с предложением зрителю следить не за сюжетом фильма (поскольку сюжет стали отрицать, ратуя за «Дедраматизацию») и не за поступками и мыслями героя (по теории «дегероизации» герой тоже был взят под сомнение), а следить за движением и ракурсами съемочной камеры и домысливать, что обозначает тот или иной ракурс, та или иная замысловатая композиция… Одним словом, вместо увлекательного художественного произведения зрителю предлагалось что-то вроде ребуса или кроссворда.