Иван Опалин

Наконец невыносимый коллега Опалина доел свой обед, и опера поднялись на второй этаж, где находился кабинет Манухина. Дверь была заперта.

Манухин достал ключи, открыл дверь и махнул рукой.

— Заходи.

На столах и даже на полу громоздились коробки с какими-то вещами, газетные свертки с бумагами и фотографиями, а также ящики с неведомым содержимым.

— Это что? — спросил Опалин.

— Доманинское. — Манухин причмокнул так, словно у него ныл больной зуб.

— Ты что, все из квартиры сюда перетащил?

— Все бы не уместилось, — хладнокровно ответил Манухин, — мебель пришлось оставить, крупные вещи — тоже…

— А просто опечатать квартиру нельзя было?

Манухин усмехнулся.

— Я ж знал — дело у меня заберут, — признался он. — А если из квартиры вещи ценные пропадут? С кого первого спросят? С меня, ясен пень. А так — вещички на глазах, я работаю, выясняю, нет ли где лишних пальчиков, и так далее…

Он открыл сейф и достал оттуда не слишком объемное дело — насколько разглядел Опалин, с нижней полки. Следователи обычно забрасывают безнадежные дела на самую верхнюю полку, опера — на нижнюю. Примета не стопроцентная, конечно, но — не хуже любой другой.

— Садись на место Лепикова, — велел Манухин, — и пиши бумажку.

— Какую бумажку? — с неудовольствием спросил Опалин.

— Дело номер такое-то у старшего оперуполномоченного Дмитрия Манухина ты принял, в деле столько-то листов, прилагается столько-то планов и столько-то фотографий… и так далее. Давай, Григорьич, не томи. Мне еще все это разбирать и сдавать. — Он широким жестом обвел коробки, стоящие в кабинете.

— Ты что, мне не доверяешь? — мрачно спросил Опалин.

— Я доверяю бумажкам, — ответил Манухин, усмехаясь. — А то вдруг выяснится, что дело я тебе сдал не целиком, или ты его потеряешь, а меня виноватым объявишь.

— Ладно, черт с тобой, — сдался Опалин и прошел за стол Лепикова, бывшего при Манухине кем-то вроде адъютанта. — Где у него бумага?

— В верхнем ящике.

— Он заперт.

— Ты стукни и снизу потяни, откроется.

От Манухина впору было ждать какой-нибудь каверзы, но после произведенных манипуляций ящик действительно открылся, и в нем обнаружилась стопка тонкой бумаги. Дмитрий положил папку на стол перед Опалиным и прошел на свое место. Иван вытащил из ящика лист и своим прихотливым, каракулистым почерком принялся составлять акт о передаче дела, но тут его взяло сомнение, и он стал проверять, что именно находится в папке, вычитывая каждый документ и внимательно разглядывая каждую фотографию.

— Вот, вот, — ухмыльнулся Манухин, — мы же все доверяем друг другу… ой, как доверяем…

«Не очень-то ты утруждался, — подумал Опалин, бросив на него быстрый взгляд, — просто поручил Лепикову проверить заявления о пропавших без вести, так личность жертвы и установил».

— Тебе доверять — себе дороже, — буркнул он, считая, сколько листов содержится в папке, — кто мне фотки показать обещал?

— Фотки все на месте, — хладнокровно ответил Манухин.

— Да я не про эти, а… те, которые не для «Правды», помнишь?

— А-а! — Манухин расцвел. — Щас я тебе покажу…

Он покопался в одном месте, потом в другом, ругнулся, поднялся с места и, бросив: «Я щас, их, наверное, Лепиков унес, ребятам показать», вышел.

Опалин сбился, досадливо дернул локтем и задел стопку каких-то завернутых в газету бумажек, лежавшую на столе Лепикова. Стопка съехала со стола и плюхнулась на пол, газета при этом развернулась, а содержимое частично рассыпалось. Ругнувшись почище Манухина, Опалин наклонился и начал собирать упавшие улики. Теперь было видно, что это не бумажки, а черно-белые фотографии разных размеров, одни весьма профессиональные, а иные — так и вовсе высокохудожественные.

И тут Опалина словно ударило молнией. На одной фотографии была запечатлена молодая женщина, сидящая за столиком кафе. Одета она была в изысканный приталенный костюм и кокетливую шляпку, в пальцах дымилась папироса. Повернув голову в профиль, незнакомка смотрела куда-то в сторону, и, хотя лицо частично скрывала вуалетка, Опалин сразу же ее узнал. Эта была Маша, Мария Арклина, которая якобы вышла замуж за врача и уехала во Владивосток. Перевернув фотографию, Иван увидел на обороте надпись карандашом: «Для выставки. Парижанка на бульваре Монпарнас, 27 мая 1939 г.».

…Нет, он даже не размышлял и ни секунды не колебался. Уловив за дверью приближающиеся тяжелые шаги Манухина, Опалин сунул фото во внутренний карман, завернул остальные снимки в газету и положил их так, как они лежали раньше. Когда Манухин вошел, Иван с сосредоточенным видом заканчивал писать документ.

— Во, гляди. — Манухин сунул Ивану пачку порнографических снимков, изготовлением которых убитый фотограф, судя по всему, баловался на досуге. — Симпатичная, а? И эта ничего… А эта — совсем страшная, не зря же на ней маска…

Иван изобразил интерес к похабным фотографиям и даже отпустил несколько рискованных замечаний. Манухин не отставал и выдавал еще более скабрезные реплики. Опера смеялись и обменивались сальностями, но внезапно Опалину все надоело. Он размашисто подписался и протянул лист Манухину.