Иван — холопский воевода

— Поделом, — сказал Истома, глянув на несчастного, лежавшего с перебитыми ногами. Повернулся и ушел.

Воевода принял его сразу.

— Садись, — сказал князь и кивнул на скамью. — Ты палил?

— Я. Из четырех пушек одна негожая оказалась.

— И то ладно. У меня к тебе разговор есть, — произнес Шаховской и умолк, что-то обдумывая.

Истома ждал, потом как бы невзначай проговорил:

— Слугу твоего зашибли.

— Как? — оторвался от своих мыслей Шаховской.

— Дурень был, вот и поплатился.

— Захар?.. Толковый слуга. Служил исправно.

— В другой раз нос не сунет, куда не надобно. — Истома шевельнул мохнатыми бровями. — Пушку-то разнесло.

— Ты сам поосторожней будь, — опасливо взглянул Шаховской. — Слуга — черт с ним, а тебя подле сердца держу.

— Спасибо за приязнь. В нашем деле, вишь, пушку не испытать что коня не объездить. Да полно, князь, обо мне говорить. Зачем звал?

— Час настал. Пора, Пашков, идти тебе на Москву.

— На Москву? — удивился Истома. — У нас войско тысяч на десять наберется. Куда против Шуйского? Себе погибель найдем. Подкопить бы силы, князь.

— Десять тысяч. — Шаховской заходил по комнате. — Но войско-то у тебя отборное, дворянское. Да еще казаки, служилые люди[10]. А ежели повернем на Шуйского чернь — мужиков да холопов? Поразмысли, Истома, сколь великая сила будет.

— Нешто смердам с нами по пути, Григорий Петрович? На аркане тащить — надежно ли такое войско?

Шаховской остановился у открытого окна, посмотрел на двор. Конюхи чистили лошадей.

— Зачем на аркане? Подобру пойдут… Эй, Терешка, — крикнул он вдруг, — покажи гнедого!

Гнедой конь с длинной светлой гривой был его любимцем. Когда Терешка повел коня по залитому солнцем двору, чистые бока его так и заиграли искрами.

— Хорош? — улыбнулся воевода и знаком подозвал Истому.

Пашков выглянул в окно:

— Знатный конь. Вот кто первый товарищ в бою. Побольше бы дворян, да на таких конях, тогда б, князь, и самого черта одолели, не то что Шуйского.

— Одолеешь! — весело сказал Шаховской. — Всех одолеешь.

— Ты говоришь, повернем чернь. Разве мужики да холопы заодно с нами пойдут?

— Аркан не понадобится. Царь Димитрий посулил мужикам волю, и до могилы они поверили в него. Будь он трижды убитым, все равно скажут: спасся, жив. Он их надежда. Больше никто. Не бояре же. И не полуцарь Василий. «За Димитрия!» — будет наш клич. На него и слетятся они. На Москву же должно идти врозь: ты поведешь свое войско одной дорогой, мужики другой двинут.

— Кто мужиков поведет?

— Садись. Расскажу. Будет у них свой холопский начальник — Ивашка Болотников…

И Шаховской поведал Истоме о письме, которое доставил гонец от Молчанова. Там сообщалось, что движется к Путивлю отряд во главе с бывшим холопом князя Телятевского Иваном Болотниковым. Что принять-де следует его с почетом, ибо от царского имени назначен он теперь большим воеводой, гетманом. А в отряде у него — девять тысяч. Все казаки да военные холопы — в сражениях искусные…

— Что скажешь, Истома? — закончил вопросом Шаховской.

— Не по душе мне воевода холопский, — насупился Пашков.

— По душе, не по душе, речь не о том. Покамест берем его — сила-то какая! А там видно будет. Ты же со своим войском завтра выступаешь. Пойдешь на Елец. Как захватишь город, скажу, куда дальше идти.

* * *

Через несколько дней отряд Болотникова вошел в Путивль.

Князь Шаховской с интересом всматривался в открытое лицо и крепкую фигуру казака.

— Слыхал я, что царь тебя грамотой пожаловал. Покажи.

Прочитав, Шаховской вернул грамоту Болотникову.

— Рад за тебя, Иван Исаич. Коли стал ты большим воеводой, берись и за дела большие.

— Для большого дела надобно войско большое.

«И этот туда же. Где я тебе людей возьму?» — недовольно подумал Шаховской, но заставил себя улыбнуться:

— На то ты и начальник, чтоб людей набрать.

— Наберу, — твердо произнес Иван Исаевич.

Шаховскому понравилось: не просит, значит, привык сам добиваться. Военачальнику сие к лицу. Князь сказал:

— Я бы пособил тебе, но войско ушло с Пашковым.

— Знаю. То дворянское войско. У меня свое будет — из черного люда.

«Из черного, — с удовольствием повторил про себя Шаховской. — Вот, Ивашка, и возись со своей чернью. Ты и сам такой». Вслух же сказал:

— Соберешь войско да на Москву пойдешь — святое дело сотворишь. А кто побьет Шуйского — твое ли войско, дворянское ли, — не столь важно. Главное — изменника с трона согнать.

— Доподлинно, князь, — не столь важно. Может и дворянин быть с черной душой, а черный человек — со светлой.

Шаховской согласно кивнул.

— И знай, государь твоих заслуг не забудет.

— Я, князь, о наградах не помышляю. Вот ежели народ двинется себе волю добывать…

— За истинного царя двинется, — поправил Шаховской.

— Волю-то царь обещал.

«Да ты не лыком шит. Крепкий орешек, — прикидывал в уме Шаховской. — Ничего. Расколем». Спросил:

— Как тебе наш государь Димитрий Иоаннович приглянулся? Хмур был али улыбчив? Грозен, как его родители, али мягок?

Вспомнил Болотников свою встречу в Самборе. Как ответить? Вспомнил бегающие, беспокойные глаза, руку, что дрогнула, когда грамоту протянула.

— Не мне о том судить, каков Димитрий Иоаннович. Государь есть государь.