Иван Болотников Кн.2

Враг сник, заметался. А тут и оружные кромцы выскочили. Ратники Нагого, отступая, побежали к Недне. Но все пять мостов рухнули, служилые забарахтались в воде; кольчуги, латы и панцири тянули дворян на дно. Кое-кому удалось выбраться на берег, но тут набежала сотня Семейки Назарьева с топорами и орясинами.

Один из дворян, кошкой сиганувший на старую ветлу, заорал:

– Измена, служилые! Секи мужичье!

Семейка пальнул из пистоля. Дворянин охнул и грянулся оземь. Служилые кинулись было на мужиков, но, увидев скачущих казаков, побежали вдоль Недны к спасительному угору с пушкарским нарядом.

А кольцо все сужалось. Дворяне заполонили угор. Кузьма Смолянинов сокрушенно забегал среди воинства.

– Куды прете?! Мне ж палить надо. Прочь от наряда!

Но все смешалось: и пушкари, и обозные люди, и дворяне служилые. Встретить воров картечью и ядрами стало невозможно.

Федька Берсень, углядев переполох на увале, гаркнул:

– Добудем наряд, донцы! Гайда!

– Гайда!

Казачья лавина понеслась к увалу.

«Ныне мои будут пушки. Ныне не осыплют дробом. Кузьму Смолянинова в куски изрублю!» – несясь на гнедом скакуне, жестоко думал Федька.

Служилые встретили казаков в сабли. Берсень бился с дворянами и зыркал по сторонам: искал пушкарского голову. Знал: тот большой, могутный, рыжебородый, на кафтане его должна быть медная бляха с орлом.

И приметил-таки! Голова отбивался невдалеке от казаков; отбивался отважно, полосуя донцов тяжелой саблей; от могучих ударов летели казачьи головы.

– Не робей, не робей, пушкари! Постоим за царя-ба-тюшку! – восклицал Смолянинов.

– Станишников губить, собака! – наливаясь клокочущим гневом и пробиваясь к наряду, закричал Федька.

Пушкарей оставалось все меньше и меньше.

Кузьма Смолянинов отскочил к пушке, схватил дымящийся фитиль, отчаянно крикнул:

– Не гулять вам по Руси, ироды! Не служить Расстриге!

Федька, углядев, как голова метнулся к бочонку, заорал:

– Вспять, вспять, донцы!

Но в ту же минуту раздался оглушительный взрыв. Десятка два казаков были убиты.

Федьку едва не вышибло из седла; усидел, зло скрипнул зубами.

– Смерть барам, станишники!

– Смерть! – яро отозвалась повольница.

Дворян смяли с угора, погнали к Недне.

Остатки полков Трубецкого и Нагого бежали к Орлу.

Дружина Болотникова ликовала.

Иван Исаевич снял шелом. Набежавший ветер взлохматил черные с серебром кудри. Глянул на рать, земно поклонился.

– Слава тебе, народ православный! Слава за победу, что немалой кровью добыли. Враг разбит, но то лишь начало. Нас ждут новые сечи. Впереди – царь Шуйский с боярами. На Москву, други! Добудем волю!

ЧАСТЬ III ОГНЕМ И МЕЧОМ

Глава 1 ИСТОМА ПАШКОВ

Пятитысячное войско дворянской служилой мелкоты двигалось из Путивля к Ельцу. Ехали конно, с обозом и «даточным» людом. Воеводой – веневский сотник Истома Иваныч Пашков.

Среди дворянского войска находился и казачий отряд в три сотни; донцы примчали в Путивль с Раз-доровского городка, примчали шумные, дерзкие. Галдели, потрясая саблями:

– Не люб нам боярский ставленник! Не видать Дону зипунов и хлеба. Гайда к царю Дмитрию!

Ярились, драли горло. Истома Иваныч довольно оглаживал русую бороду. Ишь как на Шуйского озлобились! То и добро. Чем больше у Шуйского недругов, тем скорее его погибель. Боярский царь на троне – горе дворянству. Не видать ни чинов, ни вотчин, ни мужика пахотного. Вы-сокородцы все к себе пригребут. Шуйский боярам крест целовал. По гроб ваш-де буду, не допущу ко двору худородных! Не позволю издревле заведенные порядки рушить. Борис Годунов норовил на старину замахнуться, так бог его и наказал. Сдох в одночасье. Из святого храма изгнан.

Тело Бориса, погребенное по царскому чину в Архангельском соборе, выкопали с позором и, сунув в некрашенный гроб, отвезли на Сретенку и захоронили на подворье Варсонофьевского монастыря. Там же закопали царицу Марью и царевича Федора, убитых Голицыным, Молчановым и Шелефединовым.

Михайла Молчанов ныне у шляхты в Сандомире. Сказывают: высоко вознесся, подле самого царя Дмитрия ходит. Государь же вот-вот выступит на Русь. Худо придется Шубнику.

Пашков всегда недолюбливал князя Василия, а теперь и вовсе возненавидел. Случилось это два года назад, когда Истома был послан веневским головой на Москву. Время голодное. В стольном граде нещадно разбойничала чернь.

Ехал по Москве зимними сумерками. В одном из глухих переулков навалились на Истому лохматые мужики с дубинками; вмиг стащили с коня, натянули на голову мешок, опутали веревками и куда-то поволокли.

Мало погодя притащили Истому в душный, закоптелый сруб; скинули мешок, освободили от пут. В срубе смрадно чадил факел, воткнутый в железный ставец.

Пашков молчаливо обвел хмурыми глазами татей. Их было около десятка: кудлатые, в рваных дерюжках, в старых облезлых шапках.

– Перетрухнул, барин? – вопросил рослый сухотелый детина.

– Мне вас, лиходеев, пужаться неча, – спокойно отозвался Истома.