Иван

Холин начинает грести тише – видимо, в ожидании берега. Я до боли в глазах всматриваюсь в темноту: кроме тусклых за пеленой дождя вспышек ракет, ничего не разглядишь. Мы движемся еле-еле; еще миг – и днище цепляется за песок. Холин, проворно сложив весла, ступает через борт и, стоя в воде, быстро разворачивает лодку кормой к берегу.

Минуты две мы напряженно вслушиваемся. Слышно, как капли дождя мягко шлепают по воде, по земле, по уже намокшей плащ-палатке; я слышу ровное дыхание Холина и слышу, как бьется мое сердце. Но подозрительного – ни шума, ни говора, ни шороха – мы уловить не можем. И Холин дышит мне в самое ухо:

– Иван – на месте. А ты вылазь и держи…

Он ныряет в темноту. Я осторожно выбираюсь из-под плащ-палатки, ступаю в воду на прибрежный песок, поправляю автомат и беру лодку за корму. Я чувствую, что мальчик поднялся и стоит в лодке рядом со мной.

– Сядь. И накинь плащ-палатку, – ощупав его рукой, шепчу я.

– Теперь уж все равно, – отвечает он чуть слышно.

Холин появляется неожиданно и, подойдя вплотную, радостным шепотом сообщает:

– Порядок! Все подшито, прошнуровано…

Оказывается, те кусты у воды, в которых мы должны оставить лодку, всего шагах в тридцати ниже по течению.

Несколько минут спустя лодка спрятана, и мы, пригнувшись, крадемся вдоль берега, время от времени замирая и прислушиваясь. Когда ракета вспыхивает неподалеку, мы падаем на песок под уступом и лежим неподвижно, как мертвые. Уголком глаза я вижу мальчика: одёжа его потемнела от дождя. Мы с Холиным вернемся и переоденемся, а он…

Холин вдруг замедляет шаг и, взяв мальчика за руку, ступает правее по воде. Впереди на песке что-то светлеет. «Трупы наших разведчиков», – догадываюсь я.

– Что это? – чуть слышно спрашивает мальчик.

– Фрицы, – быстро шепчет Холин и увлекает его вперед. – Это снайпер с нашего берега.

– Ух, гады! Даже своих раздевают! – с ненавистью бормочет мальчик, оглядываясь.

Мне кажется, что мы двигаемся целую вечность и уже давно должны дойти. Однако я припоминаю, что от кустов, где спрятана лодка, до этих трупов триста с чем-то метров. А до оврага нужно пройти еще примерно столько же.

Вскоре мы минуем еще один труп. Он совсем разложился – тошнотворный запах чувствуется на расстоянии. С левого берега, врезаясь в дождливое небо у нас за спиной, снова уходит трасса. Овраг где-то близко, но мы его не увидим: он не освещается ракетами, верно, потому, что весь низ его минирован, а края окаймлены сплошными траншеями и патрулируются. Немцы, по-видимому, уверены, что здесь никто не сунется.

Этот овраг – хорошая ловушка для того, кого в нем обнаружат. И весь расчет на то, что мальчик проскользнет незамеченным.

Холин наконец останавливается и, сделав нам знак присесть, сам уходит вперед. Скоро он возвращается и еле слышно командует:

– За мной!

Мы перемещаемся вперед еще шагов на тридцать и присаживаемся на корточки за уступом.

– Овраг перед нами, прямо! – Отогнув рукав маскхалата, Холин смотрит на светящийся циферблат и шепчет мальчику: – В нашем распоряжении еще четыре минуты. Как самочувствие?

– Порядок.

Некоторое время мы прослушиваем темноту. Пахнет трупом и сыростью. Один из трупов – он заметен на песке метрах в трех вправо от нас – очевидно, и служит Холину ориентиром.

– Ну, я пойду, – чуть слышно говорит мальчик.

– Я провожу тебя, – вдруг шепчет Холин. – По оврагу. Хотя бы немного.

Это уже не по плану!

– Нет! – возражает мальчик. – Пойду один! Ты большой – с тобой застукают.

– Может, мне пойти? – предлагаю я нерешительно.

– Хоть по оврагу, – упрашивает Холин шепотом. – Там глина – наследишь. Я пронесу тебя!

– Я сказал! – упрямо и зло заявляет мальчик. – Я сам!

Он стоит рядом со мной, маленький, худенький, и, как мне кажется, весь дрожит в своей старенькой одёжке. А может, мне только кажется…

– До встречи, – помедлив, шепчет он Холину.

– До встречи! (Я чувствую, что они обнимаются и Холин целует его.) Главное, будь осторожен! Береги себя! Если мы двинемся – ожидай в Фёдоровке!

– До встречи, – обращается мальчик уже ко мне.

– До свидания! – с волнением шепчу я, отыскивая в темноте его маленькую узкую ладошку и крепко сжимая ее.

Я ощущаю желание поцеловать его, но сразу не решаюсь. Я страшно волнуюсь в эту минуту. Перед этим я раз десять повторяю про себя: «До свидания», чтобы не ляпнуть, как шесть дней назад: «Прощай!»

И прежде чем я решаюсь поцеловать его, он неслышно исчезает во тьме.

7

Мы с Холиным притаились, присев на корточки вплотную к уступу, так что край его приходился над нашими головами, и настороженно прислушивались. Дождь сыпал мерно и неторопливо, холодный, осенний дождь, которому, казалось, и конца не будет. От воды тянуло мозглой сыростью.

Прошло минуты четыре, как мы остались одни, и с той стороны, куда ушел мальчик, послышались шаги и тихий, невнятный гортанный говор.

«Немцы!..»

Холин сжал мне плечо, но меня не нужно было предупреждать: я, может, раньше его расслышал и, сдвинув на автомате шишечку предохранителя, весь оцепенел с гранатой, зажатой в руке.