Юстиниан. Топот бронзового коня

    - Очень любопытно.

    Понимая, что сама Нино правду не расскажет, Велисарий позвал к себе Македонию. Та заметно дрожала, прятала глаза и всё время на груди теребила край накидки. Бывший её любовник спросил:

    - Ты по-прежнему относишься ко мне хорошо?

    Женщина пошла пятнами, молча покивала. Еле слышно произнесла:

    - Как иначе? Вы мой господин, я служу вам столько лет преданно и верно…

    - Вот и говори правду.

    - Так насчёт чего, ваша светлость?

    - А насчёт Антонины и Феодосия.

    У служанки повисли слезы на кончиках ресниц. Стиснув в кулаке край накидки, только прошептала:

    - Я не разумею, о чём вы.

    - Как - не разумеешь?

    - Нет, не разумею.

    - Как они себя вели без меня?

    - Да обыкновенно…

    - Отвечай, не бойся.

    - Я и не боюсь. Мне чего бояться?

    - Правда, что она мыла сына в лохани?

    Македония уткнулась носом в ладони и склонила голову низко-низко. В голосе у Лиса зазвучала досада:

    - Отвечай же, ну! Что ты там страдаешь?

    - Не могу, не могу, - пробубнила она, продолжая стоять, сильно сгорбившись.

    - Отчего не можешь?

    - Чтоб не огорчать вас. И не поплатиться за правду.

    - Кто ж тебя накажет за правду?

    - И хозяйка, и вы, оба вместе.

    - Обещаю, что не поплатишься.

    - Вы-то обещаете, а она?

    - А она тем более.

    - Нет, боюсь, боюсь.

    Он схватил её за руку, чуть пониже запястья, дёрнул, открывая лицо:

    - Я приказываю тебе! Если не расскажешь, хуже будет!

    Женщина вздохнула:

    - Да куда уж хуже! Хуже не бывает. - Отняла от лица и вторую руку, вытерла глаза и ещё раз вздохнула: - Так и быть, скажу. Да простит меня Дева Мария Богородица и Господь Наш Иисус Христос. - И перекрестилась. - Да, купала, верно. И сама с ним купалась вместе. И все ночи проводили вдвоём на супружеском - значит, вашем - ложе. - Пальцы Македонии явственно тряслись.

    - Свят, свят, свят! - вырвалось у Лиса. - Да неужто правда?

    Он сидел весь красный, не похожий на себя самого - не военачальник, командир, консул, правая рука императора, а испуганный обиженный мальчик. Жалобно спросил:

    - Ты не врёшь, сознайся? - Не дождался её ответа и мотнул головой в отчаянии: - Знаю, что не врёшь. Вижу, что не врёшь. Я рогат, рогат! Это нестерпимо! - Сморщился, зажмурившись.

    Посидел несколько мгновений в молчании. Наконец, Велисарий открыл глаза, более холодные, чем до этого, и проговорил вроде отрешённо:

    - Как давно их связь?

    Челядинка сказала робко:

    - Мне откуда знать!

    - А тебе как давно известно?

    Та задумалась, а потом ответила:

    - Почитай уж, четыре года. Как вернулись из Персии.

    Полководец ахнул:

    - Как вернулись из Персии! Ничего себе!… Что же ты скрывала? Почему не предупредила? А ещё считаешься друг…

    - Я не друг, я служанка… Мы в дела господ не встреваем… И сейчас рассказала зря…

    Он вскочил и забегал по комнате, брызгая слюной и тряся огромными кулачищами:

    - Нет, не зря, не зря! Надо положить этому конец. Безусловно, что она будет отпираться, говорить, что её грубо очернили… Кто ещё свидетель? Назови скорее.

    Македонии пришлось тут же упомянуть нескольких рабов и служанок. Велисарий велел тотчас их позвать, а затем допросил с пристрастием. Те вначале стеснялись, но потом, под его нажимом, сообщили правду - да, у них на глазах Антонина изменяла ему с Феодосием.

    Лис уже больше не бесился, задавал вопросы спокойно, даже хладнокровно, вроде речь вели о каких- то третьих лицах, а не членах его собственной семьи. Под конец промолвил:

    - Можете идти. Все идите, все. Македония тоже. Мне необходимо побыть одному.

    Взял кувшин с вином и наполнил чашу. Медленно приблизил к губам и вдохнул винный запах. Отодвинул, поёжился. Нет, вина не хотелось вовсе. Может быть, воды? Подошёл к бочонку, зачерпнул ковшом. Выпил и почувствовал облегчение. Сел, остатки воды вылил на ладонь и смочил лицо. Ощутил озноб. Сам себя спросил: что теперь надо предпринять? Их, любовников, посадить на кол, а затем самому броситься на меч? Пошло, глупо, мерзко. На кого тогда останется Иоаннина? Кем она вырастет без родителей и с клеймом отца-самоубийцы? Может быть, казнить одного Феодосия, а жену прогнать и затеять развод с согласия патриарха? Слухов не оберёшься, толки поползут по всему Константинополю и стране. Он, великий завоеватель, слава империи, покоритель «Ники», Африки и, возможно, Италии, оказался смешным, незадачливым рогоносцем, о которых поют сальные куплеты на представлениях в цирке… Нет ничего опаснее смеха простолюдинов. Смех ниспровергает диктаторов. Допускать огласки нельзя - это однозначно. Стало быть, простить? Вот ещё чего не хватало! Впрочем, надо выслушать и другую сторону - может быть, не всё так трагично?

    Дверь открыл, вышел на балкон внутреннего дворика. Посреди него бил фонтан. Зеленели клумбы, распускались бутоны. Македония шла, за руку держа Иоаннину; та, увидев отца на балконе, радостно махнула ему ладошкой. Лис в ответ тоже помахал. В Сиракузах пахло весной. Вот - весна, а кругом несчастья: и измена Нино, и необходимость отложить наступление на Неаполь из-за бунта в Ливии… Дьявол! Не везёт. Неужели и правда, Фортуна от него отвернулась?

    - Звал? - спросила супруга за спиной Лиса.