Юрий Звенигородский

Юрий Дмитрич в одном не послушался: выехал из Дмитрова с немногими, но надежными людьми. Путь держал не прямой, а извилистый, глухими просеками да тропами. Благо, лето началось: ни грязей, ни туманов. Но путь до Галича при такой езде увеличился втрое-вчетверо. Князь счел, что так верней: избежит засады или погони. И не ошибся: ни того ни другого не испытал.

В Дмитрове остался его наместник Ерофей Елин.

Галичский терем сызнова погрузил в тоску по Анастасии. Здесь все, как в Звенигороде, напоминало о ней. Однако сердечные сетования с бессонницей скоро были отодвинуты в сторону грозными, дурными событиями. Месяца не прошло, как явился в Галич тот же Ерофей Елин и сообщил, что был изгнан из Дмитрова по указу великого князя воеводой Товарковым. Город взят под руку Москвы. Такой оборот дела Юрий Дмитрич хотя и ожидал, но воспринял буйно: бегал из угла в угол, из покоя в покой, не находил места в тереме.

Ивашка Светёныш беспокоился:

— Ты чего, господине? Ты куда, господине?

Князь отмахивался:

— Сгинь!.. Я все борюсь и борюсь с драконом, клыкастым, хвостатым и одноглазым…

Остановила беспредельный неугомон важнейшая весть гонца, присланного Лисицей: боярин Иван Дмитриевич Всеволож отъехал от великого князя в Тверь, затем в Углич, оттуда взял путь на Галич. Не составило труда догадаться, какая именно причина тому, труднее было предвидеть последствия.

Юрий Дмитрич угомонился в своем деловом покое, дабы все спокойно обдумать, взвесить, принять решение: каково встретит Ивана, с чем тот едет, о чем будет разговор?

Потом по случаю субботнего дня князь попарился в бане, и тут вестоноша из предбанника объявил: московский гость за озером, в селе Пасынкове.

Юрий Дмитрич собрался вечерять, хотел, как заранее намечал, послать за Морозовым. И тут Ивашка Светёныш возвестил:

— Боярин в дорогом зипуне ждет в сенях.

Князь выступил в сени и увидел, как его враг, сильный не оружием, а словом и замыслом, рухнул перед ним на колени, громко молвил повинным голосом:

— Прости, государь Юрий Дмитрич! Не оттолкни, не прогони окаянного!

10

Они сидели один супротив другого, однако не супротивники, а союзники. Их разделял богатый яствами и питиями стол. Вечеря началась позднее обычного. Пришлось ждать, пока гость обиходит себя с пути. Кстати, баня была еще горяча и взятое у постельничего белье оказалось боярину впору, ибо с собой впопыхах он не взял ничего в запас. За Морозовым послано не было, беседа ожидалась из тех, кои не терпят никаких третьих лиц. Кубки сдвинулись, Всеволож произнес:

— Пью твое здравие, в справедливой борьбе одоление и в делах правительственных благополучие, государь мой Юрий Дмитрич!

Гость утолил жажду живительной романеей до дна, хозяин лишь пригубил.

— От твоей здравицы, — не сдержал горькой усмешки князь, — очи лезут на лоб.

Иван Дмитрич обиды не показал.

— Что бы ты ни сказал сейчас, — с полной откровенностью начал он, — все приму смиренно. Радуясь, что не изгнан с позором, а посажен за стол. Мы с тобой два магнита, отталкивающие друг друга. Однако, стоит лишь обернуться одному из них, так сблизятся, силой не оторвешь. Вспомни, князь, сколько раз нам, супротивничая, приходилось быть рядом. Ездили за государевой невестой во Псков, присоединяли Нижний к Москве, воевали булгар, скакали вместе на великокняжеский позов из Звенигорода, учил я твоих сыновей…

— Плечом к плечу стояли перед Улу-Махметом, — опять-таки с усмешкой подсказал князь.

Иван Дмитриевич поперхнулся словом:

— С-стояли. Не соратники — противники. Верно. Однако вспомни и порассуждай: где бы ни сходились, я по-человечески всегда был хорош к тебе. Нравилась твоя прямота, совестливость, открытость. Иное дело, мои должностные обязанности ставили нас порознь. Судьбе понадобилось распорядиться так, что ты враждебен был порой государю-брату, я же ему служил, как и твоему родителю. Теперь в пре с племянником, естественно, принял сторону сына Василия Дмитрича.

— Ты шел, Иван, во все тяжкие, — жестко упрекнул Юрий Дмитрич, — дабы дочь свою выдать за великого князя. Могу ль после этого быть спокойным, приняв такого споспешника?

— Еще как можешь! — не моргнув глазом, успокоил боярин. — Полная готовность на все ради государя, коему служу, разве не говорит в мою пользу?

Князь вынужден был согласиться, хотя и с колкой оговоркой:

— А вдруг сызнова поменяешь господ?

Тут боярин насупился:

— Порукой, что до конца останусь верен тебе, — произнес он мрачно, — дочь, опозоренная клятвопреступниками. К ним назад ходу нет.

— Слышь, моему старшему твоя младшая дочь очень пришлась по нраву, — как бы к слову молвил князь.

Иван Дмитрич, не откликаясь, продолжал о своем:

— Думал, служу юному наследнику, а выяснил — его матери. По смерти Витовта дщерь его никак не угомонится. Он был самовластец в Литве, она мнит самовластвовать на Руси. Сын — кукла в ее руках: вот в чем самое худое. Для власти надобны тонкий ум, ясновидящие глаза, глухие к неправде уши. У ней нет ни того, ни другого, ни третьего. Жестокость же, как у язычницы. Помяни мое слово, князь: много бед еще натворит сия фурия.

У Юрия Дмитрича вырвалось: