Юрий II Всеволодович

— Отповедал я также Поликарпу, что совершенство не в том, чтобы быть славиму ото всех, но в том, чтобы исправить житие свое и сохранить себя в чистоте. Оттого из Печерского монастыря так много епископов поставлено было во всю Русскую землю. Если считать всех до меня грешного, то будет около пятидесяти. Рассуди же, — тут Юрию Всеволодовичу показалось, что владыка обращается уже к нему самому, а не к мятежному Поликарпу, — какова слава этого монастыря. Постыдившись, покайся и будь доволен тихим и безмятежным литием, к которому Господь привел тебя.

Только при последних словах открылось Юрию Всеволодовичу, сколь мудр и прозорлив его духовный отец. Эх, если бы еще уметь следовать его советам!

— А Верхуслава мне твоя пишет: не пожалею, мол, и тысячи серебра, если Поликарп епископом станет.

— Для кого — серебро? — тупо спросил Юрий Всеволодович, застыдившись за сестру.

— Для меня, вестимо, — засмеялся владыка, но без осуждения.

— Она всегда была своенравна и своеобычна, до всего ей дело.

— Она хочет сделать сейчас дело небогоугодное. Так ей и отвечу. Если бы Поликарп побыл в монастыре неисходно, с чистой совестью, в послушании игумену и всей братии, трезвясь во всем, то не только бы облекся в святительские одежды, но и небесного царства мог бы надеяться получить.

Юрий Всеволодович промолчал.

Они вышли на венец к городским воротам. Симон остановился и повернулся лицом к Волге. В багровых лучах закатного солнца противоположный берег высвечивался необыкновенно глубоко, так что окраина земли, к которой помыкало небо, отодвинулась в неоглядную даль.

— Смотри, сын, — совсем иным, детски восторженным голосом позвал Симон. — Всю Русь отсюда можно обозреть. Сам Киев позавидует… Вот где надобно было бы стольному граду встать! — И, смутившись, прибавил: — Мечтание такое у меня. Но только мечтание.

Юрий Всеволодович очень хорошо понял, что за мечтание.

Он жил в Городце, положившись на неминучее в земном пути предопределение судьбы, не ропща на свой жребий и не пытаясь предугадать дальнейшую участь, лишь свято веря в Божий промысел. И Симон поддерживал его в этом, часто говоря о неисповедимости путей Господних, все повторяя из Матфея: «Знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него».

Почему-то казалось, что владыка в этих словах о нуждах и прошениях видит не тот смысл, какой воспринимал сам Юрий Всеволодович, а больше, глубже, судьбоноснее. Будто и утешал своего духовного сына, но в то же время никогда не утверждал, что нынешнее — навсегда. И это странное мечтание о стольном граде здесь, на Волге…

Юрий Всеволодович гнал от себя эти мысли и догадки, иногда впадал в уныние, не находя просвета в жизни, иногда тайно надеялся на что-то, чего никак не решился бы высказать вслух.

Веря в бездну богатства премудрости и ведения Божия, епископ Симон был накрепко привязан к земле, к мирским будням и заботам. Любуясь пойменным лугом, буйно расцветшим после спада вешней воды, обронил будто ненароком:

— Грешно не использовать столь тучные пастбища. А рыбы-то в полоях!

Тогда Юрий Всеволодович призвал огнищанина и велел ему налаживать хозяйство, обустраиваться, как бы рассчитывая весь век здесь проводить. Огнищанин приехал сюда вместе с князем, но томился от безделия, не зная, надо ли ему надевать отличия дворецкого, потому как ни двора настоящего, ни хозяйства, которым ему надобно управлять. Он только и ждал княжеского слова — уже через несколько дней забегали по усадьбе бояре, дворяне, отроки и мечники княжеские. Огнищанин наряжал их по возможностям и пристрастиям: кого ключником и казначеем, кого постельничим, стольником, конюшим, седельником.

Уже к осени на княжеском дворе было две тысячи кобыл, полтысячи коней, а на гумнах несколько тысяч стогов сена для них. В амбарах, кроме жита, стали появляться разные товары, в том числе железо и медь. В скотницах — великих кладовых и в глубоких, со льдом бретьяницах скопилось несколько сот берковцев с разными ставлеными и ягодными медами: сыченым, обарным, черемховым, приварным, брацким, почти сто корчаг с греческим вином, которое доставили мимоезжие купцы. Они же в следующий приезд привезли разные заморские плоды, индийский перец, благовония. В платежных сундуках стало увеличиваться число богатых одежд, сапог сафьяновых, поясов, украшенных золотом и каменьями. Словом, жизнь пошла совсем княжеская. Вслед за купцами нашли дорогу в Городец камские булгары, мурома с Оки, меря и черемисы с левого волжского берега — везли мед, дичину, рыбу, пушнину.

А Юрий Всеволодович все ждал гостей из Владимиро-Суздальской земли, ждал вестей каких-нибудь значительных, которые всю жизнь его здешнюю налаженную перевернут, возвратят ей остроту, волю, да, прямо говоря, права возвратят, которые он потерял. «Несбыточно, нестаточно!» — твердил сам себе и все-таки ждал. Ни с кем думами своими не делился по-прежнему, лишь глядел жадным взглядом на уходящие вдаль дороги, не покажется ль гонец.