Юрий II Всеволодович

— А может, оно и лучше, — сказала ночью Мстиславу жена Мария. — Он татар видывал и знает, как надо. Ему и ответ держать перед батюшкой, когда он вернется.

Был этот шепот из уст в ухо столь прост и убедителен, что Мстислав совершенно успокоился и во всем положился на брата.

Утром Всеволод зашел в гридницу, послал мечника за Петром Ослядюковичем.

Петр-воевода был высок ростом и чреват. Когда вошел, показалось, что в гриднице стало сразу тесно. Всеволод уважительно пошутил:

— Мстислав велик, но до тебя, великий воевода, не дорасти ему и через сто лет.

Петр Ослядкжович смущенно хмыкнул в пышную, прошитую первыми белыми нитями бороду:

— Один воевода тысячу водит, а Бог и тысячи, и самого воеводу водит… И Он один ведает, сколь нам жить-расти.

— Это да, все под Богом ходим.

— Карает Господь за грехи наши. — Воевода прошел в красный угол, перекрестился на образа, вернулся к порогу и сел возле дружинников. — Из Москвы, слышь, сбеги объявились. Сказывают, что татарове уж там.

— Взяли Москву? — вскочил Всеволод.

— Взяли, нет ли, не вем. Но подошли. А может, уж и взяли.

Воевода был покоен, будто это его никак не касалось.

— Отец, уходя, сказал, что брат Владимир с Филиппом Нянькой могут выдержать осаду до весны. Ты тоже так мыслишь, воевода?

— Я наинак думать не могу, — уклончиво отвечал тот. — Но вот иные бояре надвое начали рядить: увязывают на сани добро да кто в Галич, кто в Кострому, кто в Белоозеро утекают.

— Ну, там где-то и отец наш. Так что нетрог их… У нас сил от этого не убудет, — понадеялся беспечно Мстислав.

— Силы-то у нас, напротив, прибывает. Сбеги из сел и деревень за нашими стенами хотят спастись, — доложил воевода.

— Вот и кстати. Надо только всех к оружию приохотить, — важно посоветовал Мстислав.

— Уже делаем это, княже. В кузнях горны не затухают. Впрок будет и стрел и мечей. Однако, пока не поздно, не отослать ли куда на север великую княгиню со снохами и внуками? Я уж окольно давал ей знать, но матушка ваша ни в какую не желает, одно твердит: великий князь велел город оборонять.

— А ты что, в сумлении, Петр Ослядюкович? — настороженно перебил Всеволод.

Воевода помолчал сокрушенно, щуря большие печальные глаза.

— Береженого Бог бережет, — произнес неохотно. — Но, может, тебя Агафья Всеволодовна послушает? Лучше бы отослать их все-таки. Мало ли как оно повернется. Если и вправду татар ожидаем, я бы всех жителей вывел из города, только воинов оставил.

После таковой беседы еще тяжельше сделалось Всеволоду. Казалось ему, будто все в сонности пребывают: эта уклончивость, безразличие, непонимание того, что ожидается. Да и откуда им знать, какая у татар сила несметная и чем ее пересилить? Разве видали они, как все наше воинство под Коломной полегло? Разве это они пробирались по морозу лесами как затравленные? Чем их убедить и в чем убеждать? Всеволод и сам толком не предполагал, что делать. Полки нужны, рати свежие! А где взять?.. Приказал кликнуть в гридницу тысяцких. Все трое сразу явились. Но и они думали с Петром-воеводою заодно: всех, кто не может держать в руках оружие и нуждается в защите, лучше вывезти из города хоть бы и в глухие веси на север, хоть бы прямо в леса. Всеволод понял, что после его чудесного спасения в Коломне они недооценивают опасность, почитая ее минувшей безвозвратно, и теперь думают лишь о предосторожности, не более.

— А владыка что? — спросил с последней надеждой.

— Владыка молится, — был ответ.

Больше ничего спрашивать не стал. Вспомнил свой прощальный разговор с отцом, который сказал, что оставляет за себя Мстислава, а не старшего сына, потому что все надежды на безопасность стольного города возлагает на епископа Митрофана. А он, вишь ты, все молится… Да и можно ли что иное от владыки духовного требовать? Но показаться епископу по возвращении следовало непременно, получить благословение и наставление.

Владыка Митрофан готовился к литургии и был уже в богослужебном одеянии — в саккосе и большом омофоре, служка подал ему митру и посох.

— Прости, владыка, не ко времени я. — Всеволод опустился на одно колено. — Из Коломны я, чудом в живых остался.

— Извещен о сем. — Митрофан поправил на голове усыпанную каменьями митру. — Всяк человек боится смерти, но больше кончины живота своего надобно страшиться той кары, которая ждет по ту сторону.

Всеволод не удержался, поднял удивленный взгляд. Что ж это за холодность такая? Иль владыку не трогает бедствие в Коломне? О чем тогда и говорить? Но все-таки прибавил:

— Сказывают сбеги, будто татары к Москве подошли. А может, уже и сожгли ее… — И снова взгляд на владыку испытующий.

Митрофан остановился в дверях, сказал сухо, учительно:

— Не в треклятых татарах дело. Все беды из-за гордости и высокомерия князей русских. Вот почему допустил Бог такое. Много князей храбрых и надменных и похваляющихся своей храбростью, дружинами многочисленными и отважными. Обнаружилась греховная злоба усобия братнего, и дошел вопль до ушей Господа. Поэтому и напустил Он на нашу землю пагубу и наказание.