Юрий Долгорукий

- Моё пресветлое солнце!
Мой радостный цвет весенний!
Подобно орлу, парю я мыслью за облаком
И над лесом.
Весь мир той мыслью объемлю.
Но, как орёл ко гнезду,
К тебе всегда возвращаюсь:
Все помыслы - о тебе!
Гусли ладят перстами,
А дуб укрепляется корнем.
Так сердце моё
Тобою ладится к песне,
А радость
Крепнет в мыслях о милой ладе…
Молю: не отвергни меня,
Но прими с любовью.
Ибо легче мне в дом свой ввести волчицу
Чем деву иную,
Кроме тебя, Пересвета!..

Краснея от счастья и тайного, непонятного ей стыда, Девушка приникала к мачехе и просила:

- Ты только не смейся над ним, молю! А с ним и меня не кори напрасно: в сем «Слове» - и любовь!

С невольной, доброй улыбкой Анастасия гладила голову Пересветы:

- Юна ты, безвинна!

И с нежной шутливостью, тайно вздохнув, добавляла:

- Небось он писал это целый год! Начал в Царьграде - в Суздали кончил… Да и не сам: чернеца нанимал за плату…

- Ой, нет! - Пересвета решительно поднималась: - Он сам чернеца учёней! - И с нежностью подносила «Слово» к глазам:

- Грамотка тонкая, будто шёлк. Письменами, как бисером, вышита для меня…

Она опять приникала к Анастасии, укутанной тёпой тканью и меховым одеялом, и та, тихо гладя девичьи плечи, с горечью говорила, думая о себе, обманутой Кучкой:

- Однако уехал книжник с Иванкой-княжичем в битву, а твой отец возьмёт да выдаст за Ростислава, как мой меня выдал…

- Не дамся!

Девушка гневно взмахивала рукой:

- Мне ждать осталось недолго! Весной Данила вернётся. Я тут его встречу…

- Весну ещё ждать. А княжич не зря к боярину ездит: он речь о тебе ведёт…

- Чай, случай поможет - вырвусь! Не выйдет добром - сбегу…

Анастасия приподнималась на локте:

- Сбежишь?

- Сбегу! Навстречу Даниле кинусь. Не то - в огонь!

- Ох, смелая ты… Вот я - не сумела.

- А я сумею: мне княжич не мил, как бес! Пересвета гневно грозила маленьким кулачком туда, где за дверью опочивальни, сердя боярина диким нравом, Ростислав расплёскивал медовуху, хватал со стола еду и настойчиво спрашивал: «Ну, отдашь?»

Девушка прятала «Слово» книжника на груди, умолкала. Горячие мысли её бежали туда, где в Окско-Донском «углу» сражался её Данила.

Она была счастлива и смела. И не знала, что в том далёком «углу» уже приоткрыла страшные очи большая её беда…

Вначале эта беда подняла свои очи еле заметно, как в полусне. Потом широко открыла отяжелевшие веки, привстала и зло толкнула Данилу.

Данила в душе качнулся и побледнел.

А беда уже вырвалась плачем старого Святослава Новгород-Северского и понеслась гонцом на восток - на Суздаль.

В конце февраля эта беда ночевала в московском посёлке. Утром расстроенный Ростислав сказал об этой беде боярину Кучке, а после и Пересвете. Но Пересвета ещё не знала, что это и есть большая её беда. Девушка просто подумала огорчённо: «Эко горе - умер Иванка! Невесело нынче князю: то Константин, то нынче Иванка!» - и мысли её опять перешли к Даниле, а руки - к его письму.

Беда же, рождённая смертью Иванки, росла и росла. Она заставила в Суздале плакать княгиню Елену и вызвала бешеный гнев у князя. Она повелела послать назад, из Суздаля к Дону, младших детей Долгорукого, братьев Бориса и Глеба, которых Юрий послал к Святославу с горьким словом привета, с лекарем и монахом.

Княжичи-братья, как и гонец, ночевали в московском посёлке, скача на Дон, где умер Иванка. И вновь Пересвета не догадалась, что это - движенье её беды. Она лишь подумала в эту ночь: «Послать бы с Борисом да Глебом весть от меня Даниле!» - и сладко заснула, радуясь дню, который придёт к ней после спокойной ночи.

Данила же понял сразу, что смерть Иванки - не только горе для князя, но и его, Данилы, беда, и беда его Пересветы. Словно предатель, эта беда ударила книжника сзади, когда он совсем не думал о ней и о гневе князя. Напротив: он бился с врагами смело, помог Святославу прогнать черниговцев к югу, а стойких смолян - на север.

Прогнав врагов на юг и на север, он этим самым как бы вдруг расщепил рать Киева на две части, словно лучину: Иванкова и Данилова рать вошла в расщеп сильно, словно хороший нож. Смоляне сразу же отступили до устья Протвы, а черниговцы стихли.

К чему же тут быть беде?

Однако беда пришла.

Она началась с того, что в ветреный день остудился неосторожный княжич Иванка. Простуда его свалила. Сгорая в жару, он слёг в постель и, поохав, умер.