Юрий Долгорукий

- Да, ты. Пришёл с погоревшего Городца - так садись на землю вот здесь, в Москве. А вместе с тобой и все… Глядишь, и Никишка сюда придёт!

Страшко подумал, согласно кивнул головой:

- Коли велишь, попробую, княже! Юрий присел на скамью, довольный.

- Сия доброликая дева и есть твоя дочь Любава?

- Она…

- А отрок и есть Ермилка?

- Ага. Ивашка же, младший, в огне сгорел…

- А этот вон парень?

- В пути прибился, кличут Мирошкой.

- А старый да рыжий?

- Чужие… Один - свечной мастерец, другой - горшечник Михайла. К тебе за миром пришли. Прими их, мой князь пресветлый!

- Добро. По воле моей, ты сам прими тут бежан, особо умельцев. И этих прими и, буде, прочих иных, какие придут. И сразу вели трудиться… Эй, друг Симеон, поди…

От избы подступил худощавый, чернявенький человек, одетый легко, как инок.

- Слугу моего Страшко я здесь тиуном оставляю, - сказал ему Юрий мягко. - С ним вместе прими бежан. Вели разместить их в избы. Согреть, накормить: здесь они град с тобой строить будут…

Он весело объяснил Страшко:

- То муж Симеон, мой преславный зодчий. Мудр он и сердцем ясен. Служи ему, словно мне…

И опять повернулся к Кучке:

- Ну что же, пойдём, боярин. Теперь от тебя на шаг не отстану: дотоле буду с тобой сидеть, доколе дело с землёй не кончу!

- Сердце моё открыто, слух мой отворён, княже! - без радости поклонился Кучка.

- Добро…

Князь резво вскочил в седло и весело оглянулся.

- Далече отселе видно! - сказал он с улыбкой. - Весьма предивное место: и холм сей, и даль реки, и низкое то Заречье. Давно я на них гляжу. Давно это место разум мой занимает…

Глава XIII. ЗАБОТЫ СЕРДЦА

Всякий на свете женится,

Да не всякому женитьба удавается.

Былина

Боярин хотел было тоже сказать: «Предивное место! Оно и меня не первый год занимает…» - но к сердцу опять подступила злоба.

Вместо льстивого слова он хмуро взглянул на княгиню, на сыновей Долгорукого - смуглолицего Ростислава и остроносого - в мать - молодого Иванку. Взглянул - и тоскливо замер: Андрея здесь не было. Видно, пока говорил боярин с князем про землю, пока «оправливал» князь Федота, строптивый княжич Андрей ушёл…

«Куда он ушёл? - ревниво подумал Кучка. - Не в вотчину ли, по вдовству своему, помчался смущать мою Анастасью?»

Боярин заторопился. Забыв про людей вокруг, не замечая пушистого снега, начавшего медленно падать с неба, не видя ям на пути и Якуна, сопящего рядом, он грузно пошёл на взгорье.

Князь весело крикнул вслед:

- Уж больно ты быстр, боярин! Подобно оленю бежишь по лесу! Младая жена влечёт?..

Боярин очнулся, в лицо горячей волной хлынул стыд. Багровый и жалкий, он сильно протёр ладонью глаза и тут вдруг заметил: снег! Летит он волной пушистой, ложится легко на землю, - молчит земля. Молчи же и ты с ней, сердце!..

Боярин вздохнул, с тугой, виноватой улыбкой дождался князя.

- Спешил я затем, чтобы встретить тебя достойней! - сказал он глухо. - От радости растерялся…

- Ништо!

Князь с хитрой беспечностью повторил:

- Ништо. Я, чай, и так не обижусь.

- Прошу без обиды. Прошу в мой дом и тебя, княгиня. И вас, преславные княжичи… Эко, а где Андрейша? - Боярин с безмерной болью взглянул на князя. - Хотел и его я позвать в усадьбу…

Князь Долгорукий нахмурился. На миг ему показалось, что он увидел Андреев след, идущий по взгорью к усадьбе. Нельзя такое позволить! И князь недовольно сказал что-то по-гречески, склонившись к молчаливой княгине.

Княгиня заволновалась, вскинула чёрные брови, заторопилась, пошла к возку.

Садясь в возке на пышные шкуры, она подозвала к себе Данилу и, тоже по-гречески, как и князь, что-то сказала, - боярин с досадой услышал её невнятную речь. Но книжник, как видно, знал ту чужую речь и мгновенно понял: он поманил кого-то рукой. Тотчас же ему подвели коня. Данила взлетел в седло и помчался следом Андрея - по лесу, по взгорью, за поле - к Неглинной роще…

«В усадьбу мою погнали Данилу, - тоскливо подумал Кучка. - Значит, Андрюша туда пошёл…»

Он горько прикрыл глаза, постоял с минуту. Но едва Долгорукий пришпорил гнедого, Степан Иванович ровно пошёл с ним рядом, чтобы никто из людей не заметил Кучкина горя…

Однако же князь, княгиня и книжник Данила Никитич знали об этом горе. И каждый из них не хотел воеводе несчастья. Князь первый решительно чтил семейный крепкий закон. Он сам был женат два раза, и оба раза - по властной воле отца: не любовь, а выгоды Русской земли заставляли его жениться!

Когда между морем Сурожским[20] и Русью в степи стало расти и крепнуть сильное половецкое царство Дешт-ы-Кыпчак, великий князь Мономах сам выбрал сыну невесту: дочь половецкого хана Аепы. Став русской княгиней и попав в Суздаль, княгиня-половчанка с трудом отвыкала от жира, которым мазала тело от насекомых, любила скакать на коне по чистому полю, как воин, метко стреляла из лука, рядилась в яркие платья, дивилась мехам и снегу, носила бусы, понизи и запястья, перстни и всякие украшения из золота, меди и серебра.