Юрий Долгорукий

- Чего за других не в свой черёд говоришь? - сердито прикрикнул князь. - Лучше ты сам за себя ответь: почто здесь безвинных дубьём побил? Ответь же, раб непокорный!..

- Это они нас раньше побили от сердца лиха! - угрюмо сказал Страшко, печально подумав: «А может, князь и узнал, да что моя жизнь для князя?»

Ещё угрюмее он закончил:

- А я есть не раб, но сын вольного отпущенника отца твоего, великого князя Владимира…

Юрий быстро, внимательно поглядел на Страшко. Он, видимо, сразу понял, что этот худой и грязный, давно не стриженный, крупный, чернобородый мужик упрям и опасен, что он - голова стоящих здесь бежан, и как помыслит эта упрямая голова, так остальные помыслят. А коли так, то верно ли будет сразу же встретить голову нищих злом? Не лучше ли горе да буйство этих голодных направить к миру и этим самым добро земле своей сотворить?

Князь примирительно усмехнулся в усы, набегавшие на бородку, ещё внимательнее пригляделся к смелому мужику, спросил:

- Тебя-то я вроде видел. Отколь ты?

- Слуга я твой, верный, княже, из Городца… Юрий, вдруг догадавшись, привстал:

- Страшко?!

- Я, княже…

- Ух, подвело тебя лихо, узнать не смог!

Князь весело оглянулся на княгиню Елену, стоявшую у возка, на сынов Андрея, Ивана и Ростислава, нашёл приметчивым взглядом одетого в воинские доспехи Данилу-книжника, погружённого в свои думы.

- Гляди-ко, Данила! - сказал он живо. - А самый-то верный из всех моих городцовских сюда пришёл! Выходит, что ты с Никишкой ошибся: сказывал, будто вместо посада - один лишь пепел. Живой души не осталось… Никишка тут слёзы лил. А оказалось - живые есть! Не всех, знать, враги сгубили!

Он вновь повернулся всем корпусом к кузнецу:

- Ты как же от смерти спасся? И есть ли с тобой иные из Городца?

Страшко не терпелось спросить о сыне. Слова Долгорукого о Никишке вошли в его сердце радостной болью, но он подавил отцовскую радость и, соблюдая порядок, просто сказал:

- Иных посекли иль угнали в Дикое Поле. Елена, жена, навеки туда пошла. Сам я с дочерью и сыном в ту ночь по лесам да оврагам ушёл к тебе. А где мой старшой, Никишка, я вижу, ведомо больше тебе, чем мне…

Припомнив недавнюю строгость князя, Страшко осторожно добавил:

- Вот мира на землях твоих ищу…

- Так… вижу!

Князь будто понял тайные мысли Страшко, кивнул и тихо, как с глазу на глаз, прибавил:

- Никишка твой у меня. Приплыл к концу лета в Суздаль на челноке, пожил у меня, наказ мой один усвоил да и пошёл на Торжок… по надобности моей.

Страшко невольно взглянул вдоль реки на север, словно пытаясь прикинуть в уме, какие опасности подстерегают Никишку на дальних путях-дорогах в соседние новгородские земли? А князь тряхнул головой и весело обратился к бежанам:

- А вы что тут натворили? Зачем пришли? Бежане заволновались:

- Прости нас, княже, что влезли в твою избу!

- Если что сделали худо, то обогреемся и уйдём!..

- Оборони нас: мы - твои дети, а ты - отец нам!..

- Помилуй!

Князь, улыбаясь, взглянул на скучающую, равнодушную к грязным бежанам гречанку-княгиню, на довольных поездкой сюда сыновей и сразу же согласился:

- Пусть буду я вам отцом, а вы - мои дети!

Его мужественное, заросшее снизу небольшой, но густой седеющей бородой лицо открыто заулыбалось, серые глаза блеснули.

- Приму вас добром, коли хотите служить мне верой и правдой! Вот тут, на Москве-реке, и приму. Рубите на взгорье избы - я лес вам дам. Дерите под пашню землю - весною пашню засеем!

Стоявший ближе других оборванный, отощавший старик Демьян, подумав, сказал печально:

- Голы, босы к тебе пришли, ибо скудость да брань на всей земле русской. Поэтому нет у нас тебе дани.

- Три лета не возьму с вас дани! - живо ответил князь.

Демьян встрепенулся:

- А твой тивун здесь дань с нас просил при входе на эту землю…

Федот испуганно завопил:

- Напраслину брешут, княже!

- Просил! - подтвердил и Страшко, поняв, что тиун испугался и, значит, дань просил не по воле князя. - Как половчанин, дань с нас просил! И тот, боярский холоп, тоже просил с нас дань! - указал Страшко на Якуна, плетущегося от взгорья вслед за боярином Кучкой.

Багрово-красный, облитый потом, еле живой Якун, с трудом перегнувшись, издали поклонился князю с княгиней. Раньше Якуна медленно подошёл к избе Степан Иванович Кучка. Увидев его, князь поднялся навстречу:

- А-а, вот и боярин!

Он обнял Кучку и, не садясь, пошутил с улыбкой:

- Ну вот, воевода… ты, оженившись, тайно увёз молодую жену из Суздаля на Москву-реку, а нынче - я за тобой! Знать, нету тебе от меня покоя!

Боярин сдержанно поклонился:

- Приезд твой что праздник…

- Да, праздник…

Князь хмуро взглянул на Федота.

- Сей нерадивый тиун этот праздник мне злом мутит! Помню я, как поучал нас отец мой, великий князь Мономах: «Не приемли мзды, ибо мзда ослепляет очи». А ты? Почто ты, корысти собственной ради, просил с них дань?

Федот потерянно захрипел:

- Не я… не дань… не просил я, княже!

- Ан ты! - без жалости подтвердил Страшко.

- То он! - сказал и Мирошка. - А также и тот вон, тиун боярский…

- Напраслина всё… не я! - заплакал Федот и упал на землю. - Якун это всё содеял, меня подбил…

Князь строго взглянул на Якуна.

- И ты?