Юнкера

В кругу моих близких, тех людей, которые занимались политикой, называли "красными" и говорили о них несколько таинственно. Лично я знал только одного "красного", студента Никитина, приятеля старшего брата. Другие "красные", встречавшиеся случайно на моем пути, презирали профессиональных военных и в разговор с нами не вступали.

Отношение к власти и к самому царю у юнкеров было простое, незамысловатое. Охарактеризовано оно очень метко словами горьковского персонажа Трусова ("Мои университеты") об Александре III: "Этот царь в своем деле мастер!.." Юнкера тоже так думали, да и нравился им этакий руссизм Александра III: "Когда русский царь ловит рыбу, Европа может подождать!" Эта фраза имела у нас успех. Вот мы, мол, каковы! Никакого представления о политических и экономических вопросах у юнкеров не было, и жизнь нации, жизнь народа проходила для нас как-то незаметно, где-то в стороне.

В строевом отношении училище составляло батальон четырехротного состава. Государь был шефом училища, а потому первая рота называлась "ротой его величества" и носила на погонах царские серебряные вензеля. В нее подбирались юнкера высокого роста, которых и называли "жеребцами". Каждая рота имела свое прозвище, но самое обидное было присвоено юнкерам малорослой 4-ой роты, в которую попал мой приятель Карпов. Их называли "вшами". Впрочем, все это с полным добродушием.

Строю в училище отдавалось два часа в день. Мы, юнкера, относились к этим занятиям очень серьезно, и в строевом отношении наш батальон мог, пожалуй, выдержать сравнение с любой гвардейской частью.

Инспектор классов полковник Лачинов сумел подобрать отличный состав профессоров и преподавателей. Даже офицеры генерального штаба, читавшие лекции по тактике и военной истории, были скорее похожими на серьезных ученых, а не на штабных щелкоперов, столь ненавистных тогда строевым офицерам. Лекции, даже по таким "сухим" предметам как законоведение, слушались с интересом.

Попав после корпуса в училище, хотя и против своей воли, я тем не менее скоро почувствовал себя там как рыба в воде. Этому способствовало, прежде всего, ощущение свободы, возможность общаться с товарищами других рот, наконец, просто посмотреть в окно и увидеть людей, идущих по улице. В корпусе же двери ротных помещений запирались на ключи, в окна с одной стороны был виден внутренний плац, с другой пустынное поле, замыкавшееся черной полосой Лефортовского леса. Корпусной режим казался мне тюремным, и все шесть лет я чувствовал себя узником. В училище мне стало вольготно, словно меня выпустили из клетки: гуляй в свободные часы по всему зданию, смотри в окно сколько хочешь, читай что хочешь, занимайся или бей баклуши, - одним словом не жизнь, а масленица. К тому же училище в пяти минутах ходьбы от дома, а юнкеров отпускали в отпуск не только по субботам и на все воскресенье, но и по средам вечерами. Появилась возможность жить повседневными семейными интересами, быть в курсе всех домашних мелочей. Все это вместе взятое заставило меня как-то пересмотреть свое отношение к военной карьере. Само собой, было разумнее всего смириться с судьбой.

Без ложной скромности скажу, курс училища я прошел успешно и кончил его старшим портупей-юнкером и заведующим старшим курсом своей роты.

В те два года, что я пробыл в училище, самое большое впечатление произвели на меня два события - похороны Александра III и коронация Николая II. Первые разочарования в существовавшем порядке вещей и первое чувство протеста против самодержавной рутины связались для меня с этими событиями. Александр III умер в Крыму. По дороге в Петербург тело его целые сутки оставалось в Москве, в Архангельском соборе, в Кремле. От вокзала до Кремля вдоль улиц были выстроены войска московского гарнизона. Ближе всех к вокзалу стояло Александровское училище. Когда катафалк и сопровождавшие его "члены императорской фамилии" - мужчины пешком, с новым царем во главе, а дамы в траурных каретах - проследовали мимо строя училища, от него отделилась наша рота его величества с хором музыки и, вступив в состав процессии, двинулась за гробом. Оркестр играл всю дорогу похоронный марш.

Траурное шествие ошеломило всех нас как своей торжественностью, так и тем напряженным вниманием, с каким московский люд следил за похоронами. С какими мыслями? Что переживали эти люди, стоявшие толпами на улицах? В Архангельском соборе прощание с телом государя. Нашему Александровскому училищу очередь пришла в полночь. Гроб стоял на высоком, в несколько ступеней, катафалке. Мерцающий свет восковых свечей поблескивал на золоте придворных мундиров дежурства, свиты и гвардейских часовых. Я и прежде видел однажды Александра III, когда был кадетом. В моей памяти сохранился густой голос царя, говорившего октавой, и вся его грузная фигура. А в гробу я увидел ссохшегося генерала, показавшегося мне совсем жалким. "И сказать, что это самодержец всероссийский!" - промелькнуло у меня в голове...