Юнгаши

До сих пор у него все складывалось более или менее благополучно. Из дому удалось уйти незамеченным. Чтобы хоть как-то успокоить мать, оставил ей записку. От деревни Красково до Уфы шел пешком, а здесь пристроился на пассажирский поезд. Зайцем, конечно. А дальше уж на перекладных. То на товарняке, то на автомашине. Даже в воинском эшелоне прокатился — от Тихвина до Волхова. Армейцы предлагали Марату остаться у них, обещали зачислить в хозвзвод воспитанником. Но он вежливо отказался. Объяснил, что в Ленинграде его ждет отец. Бойцы посочувствовали, дали сухарей на дорогу, пристроили на попутную автомашину.

Собственно, он не соврал. Отец у него действительно служил в Ленинграде. Точнее, на Краснознаменном Балтийском флоте. Только вот ждет ли он Марата? И как встретит, если сын заявится нежданно-негаданно?

Правда, сейчас Марат об этом не очень-то беспокоился. До Ленинграда надо еще добраться. Или хотя бы для начала попасть на западный берег Ладожского озера. А там видно будет. Во всяком случае он своего добьется. Ему уже шестнадцать лет, и он вправе распоряжаться собой. Особенно в такое ответственное время, когда Родина в опасности.

Настроившись по-боевому, Марат направился к старинному кирпичному зданию, в котором размещались службы порта. Без особых затруднений отыскал билетную кассу.

— Не скажете, когда будет пароход?

— А тебе куда? — с любопытством спросила женщина, сидевшая в кассе. Она даже привстала и выглянула из своего окошечка, чтобы получше рассмотреть Марата.

Вид у него, надо сказать, был неказистый. Основательно потертый полушубок, старая флотская фуражка, все время спадавшая на глаза, стоптанные ботинки производили жалкое впечатление. К тому же неумытое лицо. Ну чем не беспризорник?

— Как куда? — вопрос и пристальный взгляд кассирши смутили Марата, но не лишили дара речи. — В Ленинград.

— В Ленинград, мальчик, пароходы не ходят, — наставительно изрекла кассирша.

— Не ходят? — в растерянности повторил Марат и упавшим голосом спросил: — Почему?

Выражение любопытства на лице кассирши сменилось удивлением, а затем скорбью.

— Ты что, с неба свалился?.. Блокада, чай, знаешь.

Последние слова она произнесла почти шепотом.

Марат сник. Как это он не догадался? Ведь в Шлиссельбурге и на левом берегу Невы — немцы. Боевой корабль не проскочит, не то что пассажирский пароход.

— Да, конечно, — растерянно забормотал он, — я имел в виду… на тот берег, где Ленинград.

Сумел-таки вывернуться.

— А-а, это другое дело, — добродушно-протяжно согласилась кассирша. — На тот берег ходят. Только тебе-то там делать нечего.

— Почему это нечего? — заершился было Марат.

И понял: ершиться в его положении не следует.

— Потому, что таких, как ты, с того берега вывозят, — сердито отрезала кассирша и с болью добавила: — Чуть тепленьких… Короче: документы у тебя есть?

Какие у мальчишки документы? Даже свидетельства о рождении он не взял, мать спрятала эту бумажку так, что и сама, наверное, не скоро найдет. Подозревала, видно, что сын может из дому на фронт убежать.

— А зачем документы? — с наивным видом поинтересовался Марат.

— Билеты продаются только по предъявлении документа.

Кассирша начала сердиться, и Марат понял, что с пароходом ничего не получится.

— Спасибо, — смиренно поблагодарил он и отошел от окошечка.

Оставался один выход — добираться на западный берег Ладожского озера зайцем. Способ знакомый, испытанный им в поездках по железной дороге.

«Тут еще военные транспорта ходят, — объяснил ему молодой моряк, когда Марат угостил его половинкой сухаря из своего скудного запаса. — Почти каждую ночь. Во-он от того пирса… Но учти: там охрана, посты на каждом шагу».

Что ж, пусть посты. Не отступать же, когда он почти у цели.

И Марат стал ждать. На ночь устроился под остовом шлюпки, выброшенной на берег взрывной волной при бомбежке. Ветер там не так пробирал, а главное — наблюдать удобно.

Глаза слипались, и Марат едва пересиливал себя, чтобы не заснуть. Один раз, уже после полуночи, где-то за портом прозвучали зенитки, но он даже из-под шлюпки не высунулся.

Ватерлиния, ватерлиния…

Транспорт прибыл лишь под утро. Прорезая скупой ноябрьский рассвет, он медленно подполз к берегу.

Когда судно причалило, Марат вылез из своего укрытия. Было холодно, ветер стал забираться под полушубок, но он сделал несколько резких движений руками, попрыгал на месте и преодолел озноб. Озираясь, подошел к причалу, остановился, прикидывая, что предпринять.

По широкой сходне с борта судна спускались раненые бойцы. Все они были перевязаны бинтами, некоторые опирались на костыли. Многих несли на носилках.

Следом за ранеными шла большая группа детей. Изможденные, иссушенные голодом, закутанные во что попало, они угрюмо и молчаливо ступали на незнакомый берег.

«Проклятые фашисты! — У Марата защемило в груди. — Сколько горя и несчастий из-за них». Эх, достать бы ему оружие да на передний край. Он представил себя в бою, на палубе быстрого корабля, ловко орудующим у пулемета или пушки. С какой яростью уничтожал бы он жестоких захватчиков.