Юдифь и олигофрен

— Однажды он попал в компанию, пьянствующую на подмосковной даче. Иван проснулся среди ночи от рези в животе, поскольку закусывали такой отравой, что только обильная дезинфекция водкой спасала людей от серьезных пищевых отравлений. Поэт наспех оделся и побежал в туалет, который находился на улице. Зимой в Подмосковье мороз часто превышает тридцать градусов, поэтому все нужно делать очень быстро, чтобы не отморозить самые ценные и нежные части тела. Едва Иван уселся над спасительной дыркой, как услышал идущий из-под земли замогильный голос: «Ой-ой-ой-ой!». Естественно, действие происходило в инфернальной темноте. Он страшно испугался, вскочил, вздернул штаны и даже застегнул дрожащими пальцами пуговицы. Однако живот настоятельно напоминал о своих потребностях. «Может быть, показалось», — подумал Иван и, перекрестившись, уселся снова. Не успел он до конца опорожнить желудок, как вновь услышал вопль из преисподней: «Ой-ой-ой-ой!». «Кто здесь?» — спросил смертельно перепуганный Иван. «Это я, известный русский поэт Петр Кошелек», — ответил скорбный голос из выгребной ямы. Оказывается, бедняга каким-то мистическим образом провалился вниз. Русские поэты порой умирали удивительной смертью. Достаточно вспомнить красавца Павла Васильева, затраханного в лагере до смерти вохрой и уголовниками. Однако ни один русский поэт не умирал в яме с говном. Кошелек упустил прекрасный шанс войти в историю. Наверное, он понимал, что маловероятно быть услышанным в зимней пьяной ночи, и мысль о позорной смерти омрачала последние минуты страдальца. Он бы наверняка замерз, не вытащи Иван обосранного, но еще живого поэта из дерьма, сохранив его тем самым для русской литературы.

— Я бы задушил Ивана собственными руками, как Тарас Бульба, если бы знал, что он сядет срать в такую минуту, — воскликнул веселый бородач, и все засмеялись.

— Читали последний номер «Богоборца»? — спросил мой сосед.

— Можно подумать, в этой глуши можно еще что-то прочесть? — насмешливо произнес седоволосый юноша с черной шелковой повязкой на лице, которая делала его похожим на адмирала Нельсона или генерала Моше Даяна. Он встал и торопливо поскакал к ближайшим низкорослым деревьям. Кентавр мочился как обыкновенная лошадь. Я заглянул под стол, надеясь увидеть копыта у других участников застолья. Однако внизу подрагивал полумрак, в котором, наряду с обыкновенными волосатыми ногами, я разглядел большой пузатый портфель с металлическими застежками.

Я вспомнил сладость и ужас детского подглядывания. Сначала ребенку внушают, что все связанное с сексом является постыдным и запретным. Это придает познанию разницы между полами неповторимую прелесть греховности. Другое дело животные, которые бесстыже трахаются на глазах у случайных прохожих. Дети не верят, что их нашли в капусте, и стремятся узнать, как происходит зарождение жизни. Взрослые люди хотят забыть о смерти и посмертном существовании, чтобы не отравлять свою жизнь грустными мыслями. Поэтому они охотно посещают церкви, синагоги, мечети, буддистские и прочие храмы, где им внушают, что посмертный суд вершится не по небесным, а по земным законам.

— Помню, в прошлом номере была статья о Гурджиеве, — сказал мой сосед, — так он сравнил человеческое состояние с тюрьмой, из которой нужно совершить коллективный побег. Мол, одному человеку трудно рыть подземный ход, а если десять заключенных роют по очереди, то дело идет намного быстрее и легче.

— Глупости! — решительно возразил угрюмый мужчина, обладавший знакомым сиплым голосом. — Копать, конечно, легче бригадой, но зато намного больше шансов привлечь внимание охранников. Это очень большой вопрос — как легче бежать из тюрьмы?

Кентавр тем временем справил нужду и прискакал обратно к столу, где вновь прилип к большой глиняной кружке. Он с хитрым видом посмотрел в мою сторону и дружелюбно улыбнулся, словно видел во мне нечто, отличающееся от пустого места. Я пошел мимо мощных спин пирующих бородатых мужчин, ибо мне неудержимо захотелось погладить мускулистый лошадиный круп. Однако на месте кентавра сидел седоволосый юноша без хвоста, копыт и других признаков четвероногих. Показалось, что ли? Я обратил внимание, что застолье выглядит несколько жутковато, несмотря на шумную, не лишенную остроумия беседу. Возможно, жуть нагоняло белесое освещение, идущее от неведомого источника, или полное отсутствие ветра. Свежий, слегка прохладный воздух был чудовищно неподвижным. Хотя, какой может быть ветер в пещере? Ораторы, перебивая друг друга, стали высказывать свои соображения о возможном побеге из тюрьмы.

— Большинство людей не понимают, что они в тюрьме.

— А те, что понимают, — не хотят освобождаться. Для них тюрьма как дом родной.

— Еще бы, освободиться — все равно, что умереть. Может быть, даже страшнее.

— Мы так никогда не договоримся, — вскричал мой сосед, вклинившись в бойкую перекличку мнений. — Давайте обсуждать только тех, кто осознает, что находится в тюрьме, и хочет выйти на свободу.