Иуда Искариот

 В последний вечер на дачу к ней приехал племянник. Поздравил, привез ордер и даже бутылку армянского пятизвездного коньяка – обмыть квартиру. Выпили по две рюмки.

 - Теть Наташ, - поинтересовался Иван Егорович, – ты живешь в соседней области и ни разу не дала знать о себе.

 - Зачем, Ванятка? Ты человек государственный, зачем отнимать тебя от важных дел своими заботами. Тяжело стало, выбросили меня на улицу, обратилась. Спасибо тебе, племянничек. Помог, - ответила Наталья Кузьминична. – С Петрушей мы переписываемся, я к нему в село его ездила. Он ко мне приезжал.

 - А я брата лет шесть не видел. Так письмо, телеграммой поздравишь, а живем рядом, двести километров всего. Да дела, дела, - задумчиво проговорил Иван Егорович.

 - Молодец Петруша, сейчас веровать стал по-настоящему. У себя в селе церковь реставрирует. Ему и с епархии помогают. Что нам старушкам осталось? Сходить помолиться за упокой о мертвых и о здравии за живых. Все мы там будем, но не в одно время, - заговорила тетка каким-то чужим фальшивым голосом.

 Иван Егорович вздохнул, он совсем не знает своей тетки, ее истинного лица. А есть у нее истинное лицо? Он не знал - причиной того, что, живя в соседней области, тетка не давала о себе знать, был ее муж фронтовик-инвалид Логинов Семен Степанович, которого он никогда не знал и не видел. Покойный Семен Степанович в последние годы любил приложиться: «Все забывается, и боль будто утихает, пусть и на время», - говорил он. И вот лет пятнадцать назад тетка Наташа за рюмкой рассказала мужу о январской ночи 43-го, но в другом свете. Что племянник Ванятка, ставший сейчас вторым секретарем райкома, в детстве по ребячьей наивности сказал соседке про солдат в доме Анисимовых, а соседка – злая бабка, раскулаченная в 30-х, донесла, и мальчик стал виной смерти семьи.

 - Я, Сеня, его в руках вот так держу! - Наталья сжала сухие кулачки. – Он у меня при желании все сделает, как скажу.

 Но такую реакцию мужа она не ожидала. Тот со всей силы стукнул протезом руки по столу, даже тарелки и недопитая бутылка полетели на пол.

 - Не сметь! - закричал он не своим голосом. – Если я узнаю, что ты дашь даже знать о себе, обещаю: отрублю тебе ночью сонной голову. Ребенок доверился соседке, причем здесь он? Хотя пятно это может перечеркнуть всю его жизнь.

 Утром, протрезвев, Семен Степанович повторил угрозу тем же властным голосом, который за прожитые вместе годы Наталья Кузьминична не слышала ни разу. Она поняла: муж не шутит и сдержит обещание.

 - Как инвалиду контуженному дадут мне за тебя два года, - помолчав, добавил. – Условного два года, - и засмеялся недобрым злым смехом, от которого мурашки побежали по спине у тетки Наташи.

 До самой смерти мужа она боялась даже напоминать о существовании Ванятки – Ивана Егоровича Захарова.

 Тетка сдержала обещание, она быстро, без проблем поменяла квартиру в облцентре на квартиру в соседнем облцентре, где жила раньше, даже при обмене ей доплатили. За два месяца, прожитых в Урыве и облцентре, она ни разу не съездила в родную Николаевку. Брат Петр потом написал, что тетка сдала свою квартиру квартирантам, прописала там своего внука и переехала в село, где жил и учительствовал Петр. Купила домик возле церкви. В церкви уже стали служить службу, хотя церковь еще реставрируется, и тетка теперь работает при церкви. Раскаяние ли пришло в душу к ней или простой животный страх перед неизбежностью смерти? Кто знает. Ивану она не написала никогда.

Глава 21

 Через два дня после полученного от дяди письма Нина Никаноровна Сухорукова взяла неделю отпуска. В отпуск она ходила всегда зимой, только в прошлом году, когда вместе с другими животноводами области она ездила в Болгарию, отпуск был в июле. Молодой зоотехник Светочка, отрабатывающая после окончания института по распределению положенный обязательный срок, говорила:

 - Нина Никаноровна, как можно всю жизнь прожить в этой глуши: без дорог, удобств и телефона? Даже душа нормального нет. В телятнике что-то соорудили, но дверь внутри не закрывается. Я пошла помыться, а скотник Ерошенко открыл дверь и стоит - пьяная морда, щелкает языком, а я голая, представляете, - возбужденно рассказывала Светочка Нине Никаноровне.

 - Вот так, Светочка, и живем. Я тоже, когда приехала после института, думала - все временно. Вот приедет мой принц на белом коне и заберет меня отсюда в сказочное царство. Но нет ничего, наверное, у нас, у русских более постоянного, чем временное. Потом привыкаешь, приспосабливаешься. Мы всегда не живем, а приспосабливаемся.

 - Но почему Вы, отработав два года, не сбежали отсюда, Нина Никаноровна? – не успокаивалась Светочка.

 - Сбежала. Я в Михеево работала, ты говоришь у нас в душе крючка нет? Да был крючок. Сломали. Наверное, тот же озабоченный Ерошенко и сломал, за телятницами подсматривает. Сорок лет мужику – а за бабами в душе подсматривает. А в Михеево вообще нет ни душа, ни столовой - вот где дыра. А наш, Светочка, передовой совхоз, по нашим, конечно, советским меркам. И газ сейчас во всем селе, и центральное водоснабжение почти везде.