Итоги

Грейсон оставался с той или иной сектой достаточно долгое время, чтобы успеть вразумить всех ее членов, вернуть их в стадо, как говорил Мендоза. Затем Набат исчезал вместе со всей своей свитой, чтобы появиться в другой секте Шипящих, на другом конце мира. Точечные хирургические удары и подковерная дипломатия – он использовал эти средства в течение двух лет, и они доказали свою эффективность. Помогало и то, что среди слухов, которые распространялись по миру о Набате, было гораздо больше нелепых, чем тех, что были основаны на фактах.

– Звуком своего голоса Набат разрушил гору…

– Набат обедал в пустыне с богами Эпохи смертных и председательствовал за их столом…

Реального Набата было легче спрятать в складках абсурда, который благодаря слухам плотно окутывал его действительную жизнь.

– Хорошо, что мы это все делаем, – говорил викарий Мендоза. – Но это – ничто в сравнении с тем, что мы могли бы делать.

– Мы делаем то, чего хочет от нас Гипероблако, – говорил Грейсон, но Мендоза не торопился соглашаться. И, по правде говоря, Грейсон временами чувствовал, что сыт всем этим по горло.

– Я чувствую, что я – белка в колесе, – пожаловался он Гипероблаку. – Какой смысл в том, что я делаю, если секты Шипящих появляются быстрее, чем я успеваю вернуть их на путь истинный? Это тоже часть твоего плана? И разве хорошо то, что я притворяюсь богом?

– Дай определение слову «хорошо», – попросило Гипероблако.

Когда речь заходила о вопросах этики, Гипероблако становилось невыносимым. Лгать оно не умело, а Грейсон умел, и неплохо. Он лгал Шипящим при каждой с ними встрече, убеждая их в том, что обладает нечеловеческой природой. Но и при этом Гипероблако не останавливало его, а потому он не знал, одобряет оно его ложь или нет. Простой запрет не совершать того-то или того-то – вот и все, что Гипероблако делало, когда понимало, что Грейсон выходит за рамки своих возможностей и полномочий. А вообще, если бы Гипероблако хоть как-то критиковало его, он бы чувствовал себя более комфортно, потому что понимал бы, правильно ли работает стрелка его нравственного компаса или же сбилась. С другой стороны, Гипероблако могло бы прямо сказать ему о том, оправдывает ли поставленная цель те средства, что он использует. Во всяком случае, его не так бы мучила совесть.

– Если ты станешь делать что-либо разрушительное, я дам тебе знать, – говорило Грейсону Гипероблако, после чего он ждал от него хорошего пинка, который тем не менее так и не получал.

– Твоим именем я совершил нечто ужасное! – сказал он как-то Гипероблаку.

– Дай определение слову «ужасное», – попросило оно.

Свита Набата, его «внутренний круг», состоявшая из Жнеца Моррисона, Сестры Астрид и викария Мендозы, оказалась очень эффективной командой.

Моррисон с самого начала доказал свою полезность. Он не слишком был озабочен этическими вопросами в те времена, что предшествовали его встрече с Набатом, но в последующие годы он изменился кардинальным образом. По крайней мере, в нем появилась некая не свойственная ему ранее просветленность. И, кроме того, у него были веские причины остаться с Набатом. Пойти ему было больше некуда. Северо-мериканские жнецы считали его погибшим. Заниматься жатвой он не мог – если бы жнеческое сообщество подняло статистику жатвы, оно бы заметило, что он продолжает убивать и наделять иммунитетом родственников людей, которых он подверг жатве. Ну что ж, решил он, когда сегодня повсюду льется кровь, один жнец-отщепенец, отлынивающий от своих обязанностей, не сделает погоды.

Конечно, это была не вся правда, но всей правды Моррисон не хотел открывать даже для себя.

Жнецы не заметили его отсутствия потому, что не замечали и его существования. Им было на него наплевать. Для прочих жнецов Моррисон всегда был пустым местом. Нелепая фигура даже в глазах наставника, который выбрал Моррисона потому, что тот был сильным и привлекательным, но потом разочаровался в ученике, когда стало понятно, что тот ни у кого не вызывает уважения. В жнеческом сообществе Моррисон стал поводом для шуток. А здесь, на службе у Набата, существование Моррисона приобрело смысл и цель. Он обрел свое место в этом мире как защитник великого пророка, как его охранник. И это нравилось Моррисону.

Сестра Астрид была единственной, кто не мог примириться с Моррисоном.

– Ты, Джим, воплощаешь в себе все, что я терпеть не могу, – говорила она.

От этих слов он ухмылялся:

– Почему бы тебе просто не сказать, что я тебе нравлюсь?

– Я с тобой просто сосуществую. По необходимости. Чувствуешь разницу?