Итоги № 44 (2012)

Сейчас об этом славном прошлом мало кто вспомнит, но порода видна. Сюжет напоминает пресноватый русский водевиль, если бы его написали вместе Эрдман и Зощенко. Вроде бы помер трактирщик, и его вдова (Юлия Пересильд) становится объектом желания большой жениховой команды, проявляющей свои сокрытые прежде качества до воскрешения законного мужа. По этому случаю Зиновий Марголин придумал для спектакля громадный, на всю сцену гроб веселенького желтого цвета, вокруг него все и вертится: женихи возникают из-за крышки, сползают по поручням, вдова в сексапильных чулочках устраивает go-go в духе «я из пушки в небо уйду» Любови Орловой. Спектакль внятно отсылает к советскому голливуду «Веселых ребят», оркестр из ударных, духовых и обалдевших струнных бодро участвует в процессе. Добавьте к тому же, что драматические актеры пристойно поют и хорошо двигаются (хотя женихов-то, по-хорошему, не пятеро, а трое: Гробовщик — Павел Акимкин, Дьякон — Артем Тульчинский и Маркер — Олег Савцов), и получите самую настоящую простодушную муздраму, которая не пользуется спецэффектами и черным по белому пишет в программке: «В роли покойника Петр Маркин».

Сдается мне, что это событие музкомедии нуждается не в оправдании, а в рассматривании. Конечно, первым делом обращает на себя внимание блистательная всеядность «великого Дуни»: из партитуры торчат и Are You Sleeping, Brother John?, и «Во саду ли, в огороде». И в либретто перлов хватает: у аппетитной вдовушки «кожа на роже блестит, как клозет», а нэповское бахвальство образца 1927 года звучит как «наш гроб удобней всех гробов, и наш покойник всех покойней». Самым цельным в спектакле оказалось антре Монашки — Елены Николаевой с «люблю Париж и не люблю социал-демократов», словно подсмотренное в «Вишневом саде» Матса Эка с его бессловесной Шарлоттой.

Но пора наконец назвать и режиссера. Говорят, ставивший спектакль Никита Гриншпун («Шведская спичка» в том же театре) страшно нервничал. Он ведь работает под пристрастными взглядами театралов как наследник уникальной династии: дед был первым главрежем Одесской музкомедии, отец режиссировал первые советские мюзиклы. Собрать известных всей Москве учеников преподавателя РАТИ Олега Кудряшова, умеющих петь и танцевать «кудряшей», было еще полдела. А вот увлечь их простодушной советской опереттой времен НЭПа оказалось, пожалуй, труднее. Но в итоге Гриншпун-третий вытащил из народной комедии трогательный пассеизм без лубка и новодельного хамства «Старых песен о главном». Получилось симпатично. Человечно, что ли.

Тотальный черно-белый / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

Тотальный черно-белый

/ Искусство и культура/ Художественный дневник/ Театр

Спектакли Люка Персеваля на фестивале «Сезон Станиславского»

 

Постановки знаменитого бельгийского режиссера москвичи увидели впервые, хотя слухи долетали не только из Германии, где он в 2009 году возглавил гамбургский театр «Талия», но и из Питера, куда он привозил спектакли на фестиваль «Балтийский дом». Поклонники Персеваля были столь экзальтированны, что по привычке ожидалось разочарование. Cкептиков и пуристов, когда речь идет о переосмыслении классиков, всегда хватает. Вольное отношение к Шекспиру мы еще прощаем, за Чехова готовы постоять. Но на этот раз вышло наоборот: именно перевод «Отелло» на современный язык смутил иных зрителей настолько, что они покидали зал прямо во время действия, так как антракта не предвиделось. А ведь солдатская лексика естественна здесь, все персонажи воюют не первый год... В черно-белом спектакле все построено на резком контрасте. Декораций, в сущности, нет — на сцене только черный рояль, водруженный на перевернутый белый. В белом платье только Дездемона, остальные в черных костюмах. Добро — зло. Грубость — нежность. И то и другое — тотально. Вспомните знаменитое пушкинское «Отелло от природы не ревнив — напротив: он доверчив». Это нам и сыграли с редким простодушием и прозрачной ясностью. Очень человеческая вышла история про пожилого дядьку, всю дорогу проведшего среди крови, трупов и пальбы, там, где каждый день мог стать последним, и впервые прикоснувшегося к чему-то, что есть жизнь, а не смерть. Ощутившего, как жизнь хрупка. Никакие любовные игры не расскажут о глубине и чистоте чувств этой пары, лучше вот такой, например, мизансцены: пол засыпан осколками разбитых по пьяни бутылок, босая Дездемона может вот-вот наступить на стекло — и тогда муж бережно ставит ее ступни на свои ботинки и, осторожно прижимая к себе, переводит через опасное место. Интрига потому и дается Яго легко, что с той минуты, как Отелло встретил свою девочку, он стал беззащитен.