Итоги № 44 (2012)

— Это было в 1949 году в Париже. Отец представил меня Пикассо в его студии на рю де Гран-Огюстен. «О, Розенгарт, у тебя красивая дочь!» Я очень разволновалась. Едва вышла из подросткового возраста и по сути впервые получила комплимент от мужчины — и этим мужчиной был сам Пикассо! Надо признаться, в какой-то степени я считала его своим поклонником. Можно сказать, что он меня преобразил, начал воспринимать как личность, и я наконец вышла из тени своего отца.

— У вас был роман?

— Я не была влюблена в Пикассо. Но он был очень близким моим другом. Видимо, разница в возрасте давала себя знать. Но я уверена: если бы он задался целью, то я влюбилась бы в него, и, думаю, его усилия увенчались бы успехом. Но он сохранял дистанцию и был очень мил и деликатен со мной. Я уверена, что нравилась ему, в противном случае он бы не писал мои портреты. В апреле 1954 года, в небольшом французском городке Волларис, где он тогда жил, мы просто сидели, разговаривали о том о сем. Неожиданно художник внимательно посмотрел на меня и сказал: «Приходи завтра, я буду писать твой портрет». Конечно, я не могла отказать. Он пригласил нас с отцом в маленькую комнату на его вилле. Процесс занял примерно полчаса. Он держал небольшой мольберт на коленях, сделал несколько штрихов, переводил глаза на меня, сравнивал, потом опять делал штрихи. Потом он подошел поближе ко мне, чтобы точнее скопировать мое ожерелье, состоящее из нескольких спиралей — его всегда завораживали спирали. Мне казалось, что он сейчас прожжет меня своими глазами! Было непросто выдержать его взгляд... Затем он написал что-то на листе, оторвал и протянул мне: «Пожалуйста, мадемуазель!» На портрете я изображена с кудрявыми волосами, ожерельем и сложенными вместе руками. Под рисунком надпись: «Для мисс Анжелы Розенгарт». Я была потрясена, возникло чувство, будто я попала в царство бессмертия! Мне тогда было 22 года.

Через год Пикассо переехал на виллу «Калифорния» в Канн. А в 1958 году мы, как обычно осенью, отправились на Ривьеру нанести ему визит. Позвонили ему вечером, он сказал: «Приходите прямо сейчас, я вам кое-что покажу». Оказалось, он купил Шато де Вовенарг, недалеко от Экс-ан-Прованса, рядом с великолепной церковью эпохи Возрождения. Мы поехали в гости, я не то чтобы специально принарядилась, но по-другому зачесала волосы, собрав их в узел. Пикассо сразу обратил на это внимание: «О, ты изменила прическу! Я должен сделать еще один твой портрет... Приходи завтра». Пришла, села в любимое кресло-качалку его супруги Жаклин, которое фигурирует на многих ее портретах. Она улыбнулась и сказала: «Я его тебе одалживаю». Пикассо сначала набросал углем эскиз, потом стер его, потом начал рисовать карандашом, укоризненно качая головой, если я шевелилась, снова и снова бросая на меня свои острые взгляды. И опять неожиданно закончил со словами: «Для Анжелы Розенгарт!» Я была счастлива, хотя чувствовала себя совершенно опустошенной, как будто после тяжелой физической работы... На следующий день по приглашению Пикассо мы посетили Шато де Вовенарг, которое находилось в нескольких часах езды на машине. 77-летний Пикассо был неутомим и воодушевлен: показывал нам церковь и каждый угол его нового дома. Работы, написанные в этом месте, отличались от других — более тяжелыми темными красками, сочетанием красного и зеленого, они напоминали картины старых мастеров... Пикассо никогда не оставался надолго в Вовенарге — предпочитал более сияющую Ривьеру.

Потом он, раздраженный строительством высотного жилого дома прямо напротив виллы «Калифорния», приобрел загородный дом под названием Notr-Dame de Vie at Mougnis, на севере Канна. Это был его последний дом, здесь он выглядел счастливым, умиротворенным. Чаще, чем обычно, у нас раздавались звонки от Жаклин: «Пабло спрашивает, не могли бы вы приехать к трем...» Как-то в октябре 1963-го мы провели с ним несколько вечеров, и он вдруг пристально посмотрел на меня: «Почему бы мне не держать ее тут как модель?» И повернулся к Жаклин: «Она прекрасна, не правда ли? Может быть, я не прав, и кто-то вовсе не находит ее прекрасной, но я нахожу ее великолепной!» Жаклин рассмеялась: «Пабло, если ты собираешься сделать комплимент, ты не должен портить его подобными комментариями!»

Пикассо сказал, что еще не делал мой портрет как набросок для линогравюры. Мы пошли в комнату с огромными окнами, через которые были видны оливковые деревья, и он сел за работу. Рисовал углем. Сначала анфас. Затем — когда я повернулась лицом к отцу, который фотографировал процесс через открытые двери соседней комнаты, — в профиль. Я слышала, как щелкает фотоаппарат, понимала, что Пикассо мешают посторонние звуки, и попыталась дать понять это отцу. Пикассо велел мне не шевелиться, пока не закончит работу... Уже темнело, и мне казалось, что я сижу несколько часов. Неожиданно он подозвал меня: работа закончена...

— Сколько маэстро работал над портретом?