Итоги № 32 (2012)

— Мы привыкли представлять вашего отца человеком сильным, мужественным, с неизменной улыбкой и окладистой бородой. Неужели правда, что он чуть ли не всю сознательную жизнь тяжело болел?

— Он рано заболел неизлечимой формой туберкулеза, причем это была такая форма болезни, когда обострения повторялись каждые десять лет. Когда ему было 22—23 года, его впервые положили на полгода в госпиталь, и там у него выросла борода. Так появилась фирменная борода Шмидта. Через десять лет, уже в советские годы, приступ болезни повторился. Его отправили лечиться в Альпы, и там он овладел мастерством альпиниста. В третий раз обострение болезни совпало с «Челюскиным». Он тогда острил, что попадет в учебники медицины, потому что болезнь тянется очень долго. В 40-е годы у него открылось кровохарканье. Последовало специальное распоряжение правительства для выделения дефицитного стрептомицина. С помощью этого препарата, а потом антибиотиков отцу удалось продлить жизнь, но не вылечить. Он умер от туберкулеза в 1956 году. Ему было почти 65 лет, то есть он болел более 40 лет. Пишут о Шмидте много, и все сосредотачивают внимание на героической арктической эпопее и на том значении, которое она имела для развития советской науки и всего общества. По моему мнению, главный героизм отца — его многолетняя борьба с болезнью, которая, конечно, снижала качество жизни, однако не помню, чтобы он когда-нибудь жаловался на плохое самочувствие. Самый героический период его жизни — последние 12 лет. Отец был большей частью лежачий больной, но продолжал работать, писать. Он был раздавлен и одинок, к нему даже внуков не пускали, потому что для них это могло быть опасно. Именно в эти годы, особенно после смерти Сталина, мы очень сблизились. Помню, когда в Москве проходил XX съезд, я принес ему речь Хрущева, и отец был поражен фактом насильственной смерти Орджоникидзе. Для него это было страшным открытием — ведь это произошло в момент подготовки полярной экспедиции, когда он каждый день бывал в Кремле, общался с людьми, которые, вероятно, все знали, но ничего не говорили. Даже шепотом они не делились друг с другом.

— Правда ли, что Сталин хотел вернуть вашего отца в Академию наук?

— В 1951 году умер Сергей Иванович Вавилов, тогдашний президент академии. Сталину предложили новый состав президиума Академии наук, и он, очень недовольный, спросил: «Почему нет Шмидта?» А ведь он сам вопреки уставу академии своей волей вывел его из состава президиума! Но отец был уже очень болен, а Сталину был отмерен еще меньший срок. В последний год жизни вождя заказывается картина «Заседание президиума Академии наук», на которой академик-географ Герасимов делает доклад о сталинском плане зеленых насаждений. В президиум на картине решили посадить не только действующих членов президиума, но и знаменитых ученых, которых там быть не могло: 90-летнего Зелинского, 88-летнего Обручева, основателя отечественной гельминтологии Скрябина, зоолога-паразитолога Павловского и Шмидта, который в это время был прикован к постели. Но раз Сталин так решил, надо было позировать. Отца решили сфотографировать, а потом срисовать. Я как-то пришел к нему домой и вижу, что он сидит в черном костюме со Звездой Героя и в домашних туфлях: должен был прийти фотограф, чтобы запечатлеть его для будущей картины. Забавно, что на этой картине рядом оказались академики, которые в реальной жизни друг с другом даже не здоровались. Зато художник Щербаков, который все это изобразил, успел получить Сталинскую премию.

— Как вы думаете, как бы ваш отец отнесся к сегодняшним идеям развития Арктики?

— Он бы порадовался, что исследования продолжились, хотя нынешнее глобальное потепление и подтаивание полярных шапок — это, конечно, тревожный знак, который говорит о растущем антропогенном влиянии и грозит чередой новых стихийных бедствий. Шмидт писал, что Арктика — это красавица, лежащая на ларце с драгоценностями. Для России арктический шельф — безусловно, настоящий кладезь углеводородного сырья. Отец это прекрасно понимал.

— У него ведь была другая семья?

— Официально у него была другая семья, жена Вера Федоровна, талантливый врач-психиатр, секретарь фрейдистского общества, и сын Владимир, Волк, как мы его звали, мой старший брат. При этом отношения у родителей были самые близкие. До тех пор, пока отец мог преодолевать нашу лестницу (лифт появился уже после его смерти), он часто приходил в гости, оставался ночевать. Ни я, ни мама дефицита от общения с ним не чувствовали.

— Как к этому относилась Вера Федоровна?