Итоги № 25 (2012)

Зверев — идеальный образ советского художника в советском романтическом представлении: талантливый, пьяный, живущий без прописки. Тем самым он демонстрировал кажущуюся невозможной степень свободы — отказываясь от семьи и постоянной работы, даже квартиры. Его свободе завидовали, он стал настоящей легендой советского времени, воплощением независимых, подпольных тенденций в искусстве. Ведя кочевой образ жизни и имея неизбежные проблемы с милицией, он нуждался в защитниках — людях, которые буквально каждый вечер его принимали, кормили и обеспечивали ему ночлег. Одним из них как раз и был Георгий Костаки, у которого художник проводил много времени. Благодарил Зверев в основном картинами. Бесконечные семейные портреты, портреты жен и детей — эти вещи помогали ему держаться на плаву. Однако помимо необходимости понравиться он сталкивался с еще более жестким, чем диктат пролеткульта, диктатом вкуса заказчика, поэтому его женщины обязательно выходили красавицами, а мужчины — поэтами. Зверев сам не раз называл свои поздние работы халтурой: «Я был художником до 1960-х годов, а после… стал народным художником!» Для него это была сознательная и необходимая уступка перед своим талантом, во имя свободы. И хотя в коллекции Костаки много острых, на грани экспрессионизма, вещей, эту грань Зверев не переступил. Не совершив революции в искусстве, остался скорее в русле 30-х годов, продолжая линию акварелиста Артура Фонвизина.

И все же многие художники-революционеры вспоминают о нем с неподдельным уважением. Так, в фильме, демонстрирующемся на выставке, звезды советского нонконформизма Дмитрий Плавинский и Владимир Немухин восторженно рассказывают о своем общении со Зверевым, о его эксцентричной манере держать себя и о странностях характера. Для них он и есть единственный настоящий художник.

В советское время, при общей скованности жизни, искусство оказалось единственным выходом в сферу свободы. А у Зверева было все наоборот, и это парадоксальная ситуация. Необходимо признать, что на волне популярности он стал салонным живописцем, и в этом его можно сравнить с Карлом Брюлловым. Писатели, артисты, музыканты, сотрудники иностранных представительств в Москве — все стремились иметь у себя в доме портрет его руки, именно поэтому еще при жизни его так много подделывали. Но подлинные картины для нас — тот след его личности, которому, к счастью, огонь и вода не помеха.

Сироп крепчал / Искусство и культура / Художественный дневник / Кино

Сироп крепчал

/ Искусство и культура/ Художественный дневник/ Кино

В прокате «Гавр» Аки Каурисмяки

 

Главный режиссер своей страны Аки Каурисмяки запечатлел загадочную финскую душу в картинах, где пролетарии, изгои, алкоголики и аутисты живут вне какой бы то ни было реальности или даже вне жизни, как и герой его великого фильма «Человек без прошлого». Но, похоже, финский сюжет для режиссера исчерпан. Он уже снимал во Франции «Жизнь богемы». Так что «Гавр» стал своего рода продолжением той, двадцатилетней давности картины. Ведь его герой — бывший писатель, оставивший парижскую богему и переехавший на старости лет в портовый Гавр. На прошлогоднем Каннском фестивале «Гавр» долго числился среди фаворитов у критиков, прочивших ему важнейшие призы. Но фильм был премирован только критическим сообществом — призом ФИПРЕССИ. Сентиментальные стилизованные сказки с простыми, если не сказать примитивными, сюжетами — явный тренд прошедшего и наступившего киносезонов. Триумф немого «Артиста» подтвердил, что утешение зрители готовы черпать в прошлом. «Гавр» тоже похож на ретро: хотя действие происходит в наши дни и герой клянет Саркози, в памяти фильм остается как вневременная вариация на тему стародавней «Набережной туманов» Марселя Карне. Кино, что называется, винтажное — как платье из бабушкиного сундука, дождавшееся своего часа.